Кольцевой разлом

   Корсаков медленно брел по Садовому кольцу. Прямо перед ним небо между домами еще бледно светилось, и на этом фоне неправдоподобно четко вырисовывались массивные углы и уступы зданий, скрещения проводов и поросль антенн на крышах. От Колхозной площади Корсаков спустился к Цветному бульвару, пересек бульвар и, поднявшись в гору, оказался у Кукольного театра. Перед входом в театр стояла небольшая толпа: люди стояли, задрав головы и разинув рты, и чего-то ждали. Корсаков посмотрел туда, куда смотрели они, и увидел на глухом белом фасаде театра странное металлическое сооружение. О том, что это часы, Корсаков догадался лишь тогда, когда раздался мелодичный звон, начали открываться медные дверцы и фигурки волков, медведей и прочих сказочных персонажей начали свое движение, завораживающе действовавшее на зевак. Когда звон смолк и дверцы закрылись, толпа, в большинстве своем состоявшая из пьяных, с веселыми возгласами стала расходиться. Корсаков удивлялся тому, как мало людей остается к вечеру на центральных московских улицах - на центральных улицах Нью-Йорка или Парижа в такое же время не протолкнуться. Впрочем, запустение легко объяснялось повальным закрытием всех магазинов и практически полным отсутствием увеселительных заведений. Москва казалась городом без ночной жизни, и Корсакова в его нынешнем положении это никак не могло радовать: в такой каменной пустыне любой одинокий прохожий поневоле привлекал к себе внимание. Раздумывая, как быть дальше, Корсаков одновременно наблюдал за парочкой, оставшейся под часами: весело ухмылявшийся багроволицый   брюнет, оживленно жестикулируя, убеждал в чем-то робкую худосочную девицу. Девица в своем открытом летнем платьице зябко ежилась на вечернем холодке, брюнету же, напротив, явно было жарко: он расстегнул рубашку до пупа, весь лоснился от пота и вообще вызывал легкое отвращение. Вдобавок он ежеминутно поправлял на носу темные очки, необходимость которых в такое время суток вызывала сомнение. Брюнет несколько раз показал рукой на другую сторону улицы, где в старинном двухэтажном доме уютно светилось несколько окон. Корсаков понял, что именно в тот дом он зазывает девицу.

   Скрываться в незнакомом городе, не вступая при этом в сношения с обитателями этого города - чистой воды утопия. Данную истину Корсаков хорошо понимал. Поэтому когда брюнет потащил девицу за собой в подземный переход, Корсаков направился следом за парочкой. Брюнет производил впечатление щедрого гуляки, но отнюдь не богача, и можно было предполагать, что в той компании, к которой он звал примкнуть свою чахлую подругу, человек с несколькими сотнями в кармане окажется желанным гостем. Ощупывая в кармане пачку червонцев, Корсаков спустился вслед за парочкой в переход. Под землей гулко разносились выкрики брюнета:"Культурно проведем время!.. Прекрасные люди!.. Снимем стресс!.." Корсаков с удивлением отметил, что брюнет явно стремится представать перед девицей исключительно в профиль. Причина столь странного поведения обнаружилась наверху, когда брюнет поднялся на крыльцо двухэтажного особнячка. Свет из окна упал на его лицо, и обнаружилось, что в его темных очках отсутствует одно стекло. Корсаков стал в тупик: брюнету, по его мнению, следовало либо выкинуть очки, либо вставить стекло. Как можно носить очки с одним стеклом, Корсаков решительно не понимал. В следующие несколько недель жизнь в России научила его тому, что многие вещи не имеют никакого разумного объяснения и тем не менее успешно существуют.

   Брюнет поднял руку и нажал на кнопку звонка со словами:"Дадим   просраться старому черту". Корсаков вздрогнул: металлический рев звонка мог бы, вероятно, разбудить даже усыпленного арктическим холодом мастодонта. Окна по-прежнему светились, однако брюнету никто не открыл. Тот еще несколько раз запустил мощную трель в недра особнячка, но когда ему вновь не открыли, рассердился не на шутку. Забравшись на выступ стены и прижавшись носом к окну, брюнет вдруг дико завопил:

  - Ага! Вот он, гад! Нажрался уже! Открывай, старая свинья!

   Далее понеслись совершенно непристойные, но очень смачные обороты. О существовании таких выражений Корсаков мог, конечно, догадаться логически, однако в реальной жизни ему ничего подобного слышать не приходилось. Брюнет нисколько не стеснялся своей словно вымоченной в уксусе спутницы, а та продолжала зябко поеживаться и делала вид, будто все происходящее ее не касается.

  - Открывай, хронь проклятая! Открывай, старый пень!- бесновался у окна брюнет. Устав колотить по раме и барабанить в стекло, он обезьяньим прыжком переметнулся к двери и принялся вновь давить на кнопку звонка, удрученно причитая:

  - А где же эти козлы? Куда подевались? Ведь все здесь были!

   Неожиданно лязгнула дверная задвижка. Брюнет умолк и отступил на шаг от двери. Дверь распахнулась, и возникшая в проеме мужская фигура спокойно произнесла:

  - Толян, ты извини, тут такое дело... Понимаешь, Крутой заснул, а мы поспорили, можно его разбудить этим звонком или нельзя. Нас ведь это тоже касается. Выходит, что нельзя.