Колосок с Куликова поля

Тишина,
Тишина вековая…
В небе коршун
Неслышно парит.
Как старинная
Сабля кривая,
Ручеек
Средь осоки блестит.
Чуть поодаль,

Как шлем богатырский,
Брошен в спелую рожь
Террикон…
А простор неоглядный,
Росистый!
Так у нас
Начинается Дон.
Тихий Дон…
И не верится даже

Что, как грузчик,
Он носит вдали
На спине
И огромные баржи,
И двухпалубные
Корабли.

В семи километрах от нашей деревни, на краю леса, расположена Бучальская шахта. Сейчас она уже выработалась и давно закрылась, а в первые послевоенные годы гремела на всю округу и жизнь здесь была похожей почти на городскую. Возле шахты вырос рабочий поселок, где был клуб с колоннами у входа, несколько магазинов, больница, хлебопекарня, а на окраине, под дощатыми навесами, шумел и ворочался небольшой базарчик. Здесь колхозники из окрестных деревень продавали молоко, квашенку, яйца, а также разные овощи со своих огородов — зеленый лук, морковь, помидоры. На вырученные деньги тут же покупали что-нибудь в магазинах, чаще всего — хлеб.

На этот базарчик как-то утром и собралась с десятком яиц тетка Пелагея.

— Пелагея, голубушка, — сказала ей мама, — принесла бы ты нам буханочку хлеба. Сама на молотилку спешу, Манюхе тоже бригадир наряд дал: огурцы ушла обирать. Хозяин придет вечером с работы — похлебки не с чем похлебать.

— А ты отпусти со мной Карабчика, ведь большой уж парень-то, — сказала тетка Пелагея. — Да и мне с ним повеселее идти будет.

— А ведь и правда, — обрадовалась мама, — пусть сходит. Я, бывало, в его годы…

Но что бывало в ее годы, мама не договорила: некогда. Она мигом налила в синий трехлитровый бидончик парного молока, плотно закрыла его крышкой, наказала мне никуда не отлучаться от тетки Пелагеи, и мы двинулись в путь.

Вышли за околицу, миновали лесок, пошли по полевой дороге… Все было привычно, знакомо: и желтое поле скошенной ржи, и стадо в лощине, и соломенные крыши изб показавшейся впереди деревни — совсем такие же, как в Больших Ключах. Но в душе у меня радостно тренькала какая-то струнка, тренькала и никак не желала останавливаться: ведь я впервые уходил так далеко от дома!

Разговаривая о всякой всячине, мы добрались, наконец, до лесочка, расположенного неподалеку от шахтерского поселка. Трехлитровый бидончик с молоком невелик, но с непривычки руки мне отмотал здорово. Поэтому я был несказанно рад, когда мы присели на опушке отдохнуть.

На шахте заревел гудок — густой, зычный, настойчивый. Такой и мертвого поднимет. Гудок этот слышен был и в Больших Ключах, и даже еще дальше. Но там, смягченный расстоянием, он звучал мелодичнее и, я бы сказал, задушевнее. По нему мы проверяли время. Вот и сейчас тетка Пелагея сказала негромко:

— Восемь часов уже, утренняя смена в шахту пошла. Поднимайся, Карабчик, а то базар разойдется.

Упрашивать меня было не нужно. Я уже сам неотрывно смотрел на волнистые шиферные крыши длинных бараков и двухэтажных домов, на аккуратные изгороди из сосновых реек, на железный столб с круглым гнутым клювом, из которого сама собой бежала вода и две женщины набирали ее в ведра.

Когда мы вошли в поселок и пошли по каким-то переулкам, я молча удивлялся, как тетка Пелагея находит дорогу. И вообще, как здесь люди узнают свои дома? Ведь они почти все одинаковые!

— Эй, мальчик, у тебя молоко? Неси сюда!

Мы с теткой Пелагеей подошли к бараку, на чисто вымытом крылечке которого сидело несколько парней в майках и тапочках на босу ногу. Они горячо спорили, то и дело вспоминая какого-то Алехина. Окликнувший нас парень был в очках, и я очень удивился этому: «Как старик!» Рядом с крылечком на стене висела черная блестящая доска, на которой крупно серебряными буквами было написано: «Общежитие». Во дворе блестели под солнцем еще свежие от росы молодые липки и клены, между которыми стоял турник, такой же, как у нас в школе.

Очкарик сунул мне в руку две рублевые бумажки и сам налил в литровую стеклянную банку молока из бидончика. Подходили другие парни, так же совали мне в руку рублевки, а молоко им наливала тетка Пелагея. Через несколько минут бидончик был пуст, а я держал в кулаке целую кучу денег — шесть рублей! Яйца у тетки Пелагеи ребята тоже купили, и на базар нам идти уже было не к чему.

— Молодец, малец, хорошее молоко принес, — сказал вновь появившийся очкарик.

— Так ведь это же от нашей Зорьки! — выпалил я.

Парни на крылечке засмеялись, очкарик тоже улыбнулся.

— Ну, раз от Зорьки, тогда оно и не может быть плохим, — сказал он. — Приноси завтра еще.