Колодезь

Долго молчал, словно ждал ответа, потом и ждать перестал, просто сидел, отдыхая, потому что идти ещё далеко. Не сюда шёл, не в сельцо Долгое. Дома он уж давненько отрезанный ломоть, так нечего зря Никиту смущать. Никита холоп смиренный, перед царём ничем не виноватый, и якшаться с воровскими людьми ему не с руки. Добрый хрестьянин свой век дома сидит, и кто по свету ширяет, положа упование на своё человечество и дородство, тот ему не родственник и не свойственник, а злой агарянин непрошеный. Такому встреча дрекольем, а проводы вилами.

Семён вздохнул.

Ох, грехи наши тяжкие! Зачем напраслину на брата клепать? Никита мужик добрый и от родства не отказчик. Потому и жаль его. Попадёт он с Семёном как кур в ощип. И без того Семён ему хуже бельма на глазу. Небось до сегодня Никита отданную лошадку вспоминает. Ну так зачем персты в язвы вкладывать? Пусть брат мирно живёт, а за дела свои земные и всякие суеты и душетленные печали отвечает перед единым богом.

Вот только краешком бы глаза глянуть, что там дома деется?

Со стороны деревни показалась медленно бредущая фигура. Семён хотел схорониться в кустах – нечего зря людям глаза мозолить, опознать могут, но, вглядевшись, остался сидеть. Прохожий казался незнакомым, вернее всего, и вовсе был не с этой деревни.

Прощупывая путь клюкой, незнакомец пересёк речку, поднялся к перекрёстку и присел рядом с Семёном.

– Помогай бог, – поздоровался он.

– И тебе того же.

– Куда путь держишь, небоже?

– Ещё не решил, – честно ответил Семён. – То ли прямо на Тулу, то ли вот в Долгое заглянуть.

Встречный, как и Семён, христарадничал и вряд ли мог быть доволен, что кто-то зарится на его кормные места, однако желание поговорить пересилило, и нищий сказал:

– В Бородино иди. Там скоро престольный праздник, хлеба не подадут, так пивом напоят. А в Долгое идти не с руки, народ прижимистый, зря ноги бить станешь.

– Чего ж сам ходил?

– Для порядку. Взялся, так все деревни обойти надо. А тут ещё мужики надо мной понасмешничали, сказали, что свадьба большая готовится, будто голицинский приказчик жениться вздумал на девке из Долгого.

– Это какой же приказчик? Герасимов, что ли?

– Герасимов, кто же ещё.

– Так ему, поди, куда как за семьдесят, песок небось сыплется.

– Не-е... Тот помер уже больше года, а это Алфёр Герасимов. У старика Янка два сына были. Младший, говорят, к салтану на службу убег, а старший, это и есть Алфёрка, теперя в приказчиках. Он уж тоже в преклонных летах и овдовел в прошлом годе, вот, сказали, и вздумал жениться на молоденькой. Седина в бороду – бес в ребро. Опять же, выгоду свою соблюдает: девка из богатой семьи, и всё добро за ней. В прошлом годе мор по деревням ходил, так вся семья попри-мерла.

– Из каких невеста-то? – спросил Семён.

– Говорю же – понасмешничали мужики! – недовольно сказал нищий. – Нет там никакой невесты. Так просто Алфёрка девку забирает, портомойкой к себе или в стряпущую. Зачем ему свадьба, если своё он, всяко дело, получит?

– Так девка-то из каких? – повторил Семён.

– Да Игнатова. Большая семья была, жили богато, и в один год господь всех прибрал.

– Вот как... – мрачно протянул Семён, – и никого, значит, не осталось...

– Девка одна осталась. Что было животов, Алфёрка со двора свёз, а девку покамест не тронул. Пост на дворе, а Алфёр Яныч вестимый молитвенник. За брата, говорят, отмаливает и в церкви за здравие поминает.

– Зря поминает, – сказал Семён и встал. – А я, однако, пойду. На дороге сидеть да лясы точить, так и спать придётся голодным.

– Куда ты? – крикнул вслед нищий. – В Бородино хлебней, а в Долгом делать нечего.

– Как-нибудь, – ответил Семён, – авось и в Долгом богородица не оставит.

* * *

Дом стоял как и прежде, крепкий, только под поветью не видно сложенных в саженные поленицы дров, да ворота бездельно приоткрыты – первый признак захудания. Но стёкла в рамах остались, покамест никто не догадался или не осмелился спереть.

Семён хотел поторкать в раму, но вспомнил, как стучал так же десять лет назад, и рука не поднялась. Ни к чему старые тени будить.

Семён взошёл на крыльцо, толкнул дверь:

– Эй, есть кто живой?

Двери в чёрную избу и во двор были распахнуты, видно, и впрямь Алфёрка вывез всё подчистую, и запирать стало нечего. А в горницы дверь прикрыта, но не заперта, значит, кто-то дома есть.

Семён поклямкал засовом о косяк, дверь приотворилась на два пальца, в щели мелькнул испуганный голубой глаз.

Лушка! А выросла девка, не ждал бы увидеть, так и не узнал бы. И впрямь – невеста.

– Здорово, Луша! – громко произнёс Семён. – Принимай гостя.

Лушка скинула с двери зачепку, посторонилась, пропуская Семёна в избу.

– А ты, я вижу, отважная! – сказал Семён. – Незнакомого человека так просто в избу пускаешь. Ну как я лиходей какой?

– Так я, деда, вас помню. Я маленькая была, вы к нам приходили: смешной такой, в платке белом по-бабьи. Обещались меня от свиньи оборонить. Я свиньи соседской пужалась, что ажио заходилась.

– Не надо пужаться. У меня слово крепкое: обещал оборонить, так обороню. Лушка слабо улыбнулась.