Колодец в небо

Существовать, не часто встречаясь с мужем, вполне возможно. Джанфранческо часами сидит в своей герцогской сокровищнице, перебирая доставшиеся ему в наследство и старательно собираемые по всей Европе древние камеи. Спорит с резчиками, мыслимо ли нынче, на заре шестнадцатого века, повторить точеность античных профилей. Возможно ли превратить прозрачность камня в прозрачность кожи, как сделал за семнадцать столетий до того неведомый египетский резчик, потративший половину жизни на сардониксовое воплощение Птолемея и Арсинои на главном из доставшихся мужу сокровищ, удивительно большой камее, которую хвастливый муж уже зовет собственным именем – камеей Гонзага.

Оторвавшись от камня и на ходу цитируя пассажи из трактата Альберти о прямых аналогиях между построением живописной композиции и структурой ораторской речи, муж перейдет в мастерские выписанных со всей Италии художников. И снова целыми днями, изображая знатока, будет обсуждать с Мантеньей особенности градации синего и голубого цвета на заказанной им «Мадонне делла Витториа». Да только знаток этот ни за что не признается, что обсуждения происходят не столько от тонкости художественного восприятия, сколько от скаредности. Мужу не терпится заранее оговорить с живописцем, для каких фигур на картине тот может использовать дорогой ультрамарин, а где его лучше заменить местной голубой краской подешевле. Унция «azuro oltramarino» – натурального ультрамарина, изготавливаемого из привозимой с Востока ляпис-лазури, стоит целых три флорина, а три унции местной краски с названием «голубая земля» – «verde azuro» обходятся всего в одну лиру шестнадцать сольди, а те же три унции голубой «arzicha» – всего шесть сольди. Вот герцог и задумывается над тонкостями цветопередачи.

Джанфранческо не упустит случая такие расходы подсчитать, но не потратит и минуты, чтобы взглянуть на карту и убедиться, в каком плачевном состоянии находится его Мантуя. Джанфранческо назвал себя герцогом художников и творцов. Герцогиней людей оставалось стать Изабелле. И она стала!

В первые годы этого нелепо случившегося брака она еще пыталась играть вмененную ей роль верной и покорной жены правителя. Но день за днем замечала, как удача протекает у Джанфранческо сквозь пальцы, как он теряет и славу, и Мантую, и в итоге ее, Изабеллу.

Она выходила замуж за властителя и не собиралась быть женой вассала. Но если развенчание невозможно и она не могла по собственному желанию перестать быть женой вассала, оставалось только не дать мужу в такого вассала превратиться. Иного пути у герцогини Мантуи не было.

Герцогство ее столь крохотно и столь ничтожно, к тому же расположено на перекрестье дорог, ведущих к Венеции, Флоренции, Риму – столь вожделенным для могущественных Франции и Испании городам-государствам, что поглощение Мантуи любым из этих величавых соседей и врагов было лишь делом времени. Но быть поглощенной Изабелла не желала. Быть блистательной и коварной союзницей – да, но стать добычей женщина из рода д'Эсте не могла себе позволить никогда!

Она должна быть равной. Равной! Какой бы ценой ни давалось ей это. За величественное и ублажающее ее уязвленное самолюбие равенство она готова была воевать. Не на поле брани – для этого у крохотной Мантуи не было и не могло быть сил, – а на единственном доступном ей поле, на поле женственности, обольстительности и хитрости. На том поле, на котором она знала каждый кустик и могла расставить капканы и силки даже для самых величественных лосей…

Впервые эту непосильную для хрупкой женщины ношу равенства юной Изабелле пришлось взвалить на себя лет десять назад, когда правитель Милана, просвещенный Лодовико Сфорциа, стал бросать хищные взгляды в сторону герцогства ее мужа. Изабелла решила, что лучше пусть грозный сосед бросает взгляды не на герцогство, а на герцогиню. И разменяла себя на Мантую.

Тогда, в 1491 году, Милан славился как сказочно богатый город. Текстиль был одним из источников его процветания, оружейные мастерские – другим. Плодородная равнина Ломбардии кормила стотысячный город. Герцогский двор считался самым блистательным в Италии.

Имевший прозвище Моро (за смуглый, как у мавра, цвет кожи и за одну из эмблем герцогов Сфорциа – тутовое дерево моро), Сфорциа был хитрым и осторожным правителем, предпочитающим войне интригу. Всего за несколько месяцев до того, как Изабелла пошла под венец с Гонзага, у Сфорциа не было еще ни малейшего желания жениться. Он был без ума от своей любовницы Цецилии Галлерани, портрет которой с горностаем он заставил написать своего придворного художника Леонардо да Винчи. Но стоило Изабелле стать герцогиней Гонзага, как жизнь заставила Лодовико обратить взор на феррарских невест.