Колодец в небо

Разомлев в Маринкиной квартире, где мне было жарко, но, боясь застудить Игорька, я не просила открыть балкон, на улице я моментально замерзла. Забралась в машину и, пока отвыкший собственноручно водить автомобили недавний олигарх справлялся с московскими сугробами, мешавшими ему в узком дворе быстро развернуть эту махину на колесиках, старательно махала рукой стоящим возле подъезда Лане и Марине.

Я махала, Оленев старательно одолевал сугробы, Лана и Марина, видимо, сочтя неприличным уйти прежде, чем мы скроемся из виду, терпеливо ждали нашего отъезда, когда в этот занесенный сугробами и заставленный автомобилями дворик на немыслимой скорости ворвался черный джип «Шевроле». Показалось, что еще мгновение, и он снесет не только хрупкие легковушки, но даже наш приземистый «Магеллан».

Сугробы, наледи и плотно забитые машинами ближние подступы к многоэтажкам для черного монстра были не указ. Ворвавшись в узенький проезд между домами, он и не подумал сбавить скорость. Если бы Лешка с не потерянной за годы отсутствия практики вождения реакцией не сдал чуть назад, два капота – нашего зеленоватого «Магеллана» и черного «Шевроле» – размазались бы один о другой.

Под звучные ругательства недавнего олигарха черный джип подлетел к подъезду, около которого все еще стояли Лана и Марина, резко затормозил, выдав из-под своих колес каскад снежной грязи. Кто-то распахнул заднюю дверцу. Когда грязно-снежный веер осел, я успела заметить две женские фигурки, исчезающие в чреве черного монстра. Секунда, и призрак с места набрал скорость и скрылся в другом выезде из двора.

Старательно выворачивающий на проезжую часть Лешка всего случившегося за его спиной не заметил и не понял, отчего я ахнула.

– Ну урод он, урод! И что теперь, на каждого урода внимание обращать?! – призвал меня к всепрощению недавний олигарх.

– Не в его уродстве дело. Лану с Мариной похитили! Кажется. Ой, мамочки, как же здесь жарко!

33. Киотский ливень

(Ленка. Три года назад)

…так и жила.

Но, дойдя до края, поняла, что надо что-то делать. И она решилась на обреченную попытку переиграть хотя бы часть жизни заново.

Она решилась…

Впрочем, в какой-то миг ей показалось, что решилась не она, а все решилось где-то свыше. Вскоре после того вырвавшегося у нее в разговоре с соседкой признания в любви к Андрею она полетела на конгресс в Киото. Измучившись от японской дотошности организаторов, в единственный выходной сбежала в знаменитый храм воды Киемидзу. Вода в тот душный августовский день была как нельзя кстати.

Жару Ленка не переносила. Категорически. Чуть больше традиционных для московского лета двадцати пяти градусов – и она начинала плыть, едва ли не теряя сознание. В тот день жара дополнялась ужаснувшими ее толпами японцев, среди которых редкими вкраплениями попадались европейские лица.

Толпу и давку она переносила еще меньше, чем жару. Ей начинало казаться, что сознание улетучивается и бренное тело остается на растерзание, растаптывание марширующих почти ровным строем толпам экскурсантов, каждый из которых хотел глотнуть аккуратный глоточек здоровья, карьерного успеха и любви.

Главные достопримечательности храма Киемидзу – три тонких серебрящихся потока воды, струящихся откуда-то сверху, по японским преданиям, символизировали именно это – карьеру, любовь и здоровье. Идеально организованные японцы столь же идеально организованной очередью двигались к магическому водопою, не менее идеально организованно зачерпывали ковшиками на длинных ручках немного вожделенной влаги и, перелив собранные капли в свои пластиковые стаканчики, проходили дальше, чтобы, не мешая следующим очередникам, отхлебнуть своих успехов в работе, здоровья и любви.

Выделяющаяся в японской очереди даже своим более чем средним по российским меркам ростом Ленка возле первых двух струй воды вела себя не менее организованно, чем японцы. А возле третьей струи с ней что-то произошло. То ли солнечный удар, доконавший ее и без того страдающую от вегетососудистой дистонии голову, то ли невидимые на дневном японском небе звезды, освещающие в эти часы предрассветное московское небо, так сошлись, то ли родная расейская бесшабашность, принимаемая аккуратненькими японцами за бескультурье, сработала, но на нее что-то нашло. Затмение. И, зачерпнув из последней третьей струи полный ковш, она вдруг вылила колдовскую влагу себе на голову.

Вода стекала и по нереально светлым (в понимании окружающих японцев) волосам, по беленькому почти детского покроя сарафанчику, какие были в моде в то лето («Это комбинация?!» – поинтересовалась мама, когда Ленка примерила сарафанчик дома), прорисовывая под намокшей тканью темные соски и живот. Но Ленка, не обращая внимания на замерших в ожидании своей очереди японцев, не выпускала заветного ковшика из рук. Все зачерпывала и лила на себя воду из последней, третьей струи. И чувствовала облегчение. И легкость. И воздушность. И покой.

Последней, третьей струей в том источнике была Любовь.