«Машей» в общежитии всегда называли дежурных по комнате. Карпов засуетился, расставляя на столе тарелки.
— Я сервирую на две персоны, — сказал он Столбову. — Думаю, что вы, сэр, после обхода своих владений вряд ли окажете честь нашему скромному столу.
— А что ты думаешь? — горделиво пробасил Столбов, — Сегодня в четвертой меня таким эскалопчиком угощали — прелесть! Сплошное сало. И пива полдюжины с заведующим раздавили.
— И все бесплатно? — спросил Максимов.
— Мой милый, да ты, я смотрю, страшный наив. Кто же начальников за деньги угощает? А я как-никак нача-а-а-альник!
Страшно довольный, он расхохотался. Никогда Петя Столбов не думал, что после окончания института попадет на такое теплое место.
— Я и смотрю, что ты разжирел, — сказал Максимов, — но это тебе нужно. При таком росте хорошенькое пузо — и сразу начнешь продвигаться по службе.
— Но-но, без хамства! — буркнул Столбов. Алексею хотелось есть, а не ругаться с Петей. Он принялся за «супчик».
— Ну как? — спросил Карпов не без волнения.
— Похоже на харчо, — серьезно ответил Лешка. Владька просиял.
— Оно так и задумано… Дорогой Макс, я счастлив, что у тебя тонкий вкус гурмана.
Пока ребята ели, Столбов истуканом сидел на столе. К концу трапезы в комнате появился гладко выбритый и прилизанный Веня Капелькин.
— Хелло, комридс! Можно к вам?
Капелькин приходил в «бутылку» почти каждый вечер. Он называл ее по-своему — «каютой ППР», что означало: «посидели, потрепались, разошлись». Рассказывал старые анекдоты и новейшие портовые сплетни. Работал он сейчас в секторе санпросветработы карантинно-санитарного отдела и все делал для того, чтобы вернуть потерянное доверие. В горячке общественной работы метался из комнаты в комнату, на каждом собрании выступал с пламенными речами, в каждую стенгазету писал статьи, в основном о борьбе за трудовую дисциплину. Он стал смирным и теперь уже почти не вспоминал о «высоком паренье своей души».
— Что у вас слышно о визах, мальчики? — спросил Капелькин.
Максимов пожал плечами.
— Ровным счетом ничего. Молчат — и крышка. Наверное, до весны.
— И с тех пор с весенними ветрами… — заголосил Карпов. — Звучит?
— Владя, ты не ты — Леонид Кострица. Да, честно говоря, надоело заниматься санитарией. Скорей бы в море.
Карпов снял со стены гитару, стал ее настраивать, потом ударил по струнам:
— А мне все равно, — сказал Столбов, — мне и тут неплохо. Плевать я хотел на море! Сам посуди, — обратился он к Капелькину. — Прописочка у меня постоянная, питание бесплатное, зарплата целиком остается. На кой черт мне еще отрываться от цивилизации?
— Действительно, зачем тебе море, Петечка? — ехидно сказал Максимов. — Ты теперь дорвался до сладкого пирога и жрешь, как видно, с упоением. Смотри только не подавись.
— Знаешь что… — Столбов угрожающе выпрямился. — Знаешь, Лешка, ты когда-нибудь у меня напросишься! Ты-то сам не за сладким ли пирогом кинулся, не за легкой ли жизнью? Корчит из себя святого, демагог!
— Мне легкая жизнь не нужна! — крикнул Максимов. — Мне нужна интересная, опасная!
— Опасная! — захохотал Столбов. — Так тебе на каравеллу надо какую-нибудь. Спроси-ка лучше у Веньки, какая у нас будет опасная жизнь. Качайся себе, как в гамаке, дрыхни и жри. Вот и все. Это тебе не то что на сельском участке где-нибудь вкалывать, вроде кореша твоего Сашки Зеленина. — Он слез со стола, подошел к Максимову и похлопал его по плечу, — Так что, брат, заткнись. Мы с тобой одного поля ягоды! Оба любим рябчиков в сметане.
Максимов с силой оттолкнул его от себя.
— Столб, я не переношу тебя. Ты знаешь? Ну вот и убирайся, пока не подавился эскалопчиком из собственного языка.
— Может быть, устроим бокс? — мрачно спросил Столбов.
— Охотно. — Максимов стал засучивать рукава.
меланхолически пропел Карпов.
— Публика! Интеллигенция! Чтоб вас!… — заорал Столбов и зашагал к двери. Вдогонку ему зарокотали струны:
Капелькин следил за этой сценой, словно за возней ребятишек. После ухода Столбова он сказал:
— Да, мальчики, Петя Столбов — человек серый, как штаны пожарника. Между прочим, говорят, он закрутил роман с заведующей одной столовой. Она и деньжатами его снабжает, и всем прочим. Словом, как у Маяковского. Дурню снится сон: де в раю живет и галушки лопает тыщами.
— Орангутанг, — сказал Максимов, успокаиваясь, — что с него возьмешь? Меня возмущает только то, что он и всех других считает созданными по своему образу и подобию. Но, между прочим, Веня, мне еще кто-то недавно говорил, что к врачу на судне относятся как к бесплатному пассажиру. Правда это?