Колдунья-индиго

И Глеб понял, что Новиков действительно оказал ему большую дружескую услугу, устами Оксаны наделив своего боевого товарища самым привлекательным в глазах Юлии имиджем беззаветного «рыцаря собачьего образа». Если у Юлии в отношении собаколюбивости Глеба до этого момента и оставались какие-то сомнения, то теперь эти сомнения окончательно развеялись. Но Глеба мучила еще одна забота. Он до сих пор держал в руке свое наградное оружие, а Юлия, хотя не ехидничала больше вслух насчет мужского павлиньего хвоста, но иногда поглядывала на пистолет с легкой усмешкой. Панова вовсе не обуревало желание подольше хвастаться украшавшей рукоятку серебряной табличкой с надписью «За храбрость и мужество». Просто прятать пистолет в кобуру с патроном, досланным в патронник, было опасно, а разряжать оружие на глазах у Юлии он не решался. Вдруг девушка хоть немного разбирается в оружии и задним числом поймет, что пистолет изготавливают для немедленной стрельбы не ради хвастовства… «Опять побледнеет да брякнется в обморок», — подумал Глеб и предпочел еще некоторое время оставаться мишенью Юлиной иронии, пока не улучит удобный момент.

Когда Юлия, благосклонно опершись на руку услужливого кавалера, выбралась из машины и стала подниматься по ступеням крыльца, Глеб, якобы что-то забыв, заглянул в салон «тойоты» и там быстро передернул затвор пистолета, выбросив патрон из патронника, и вставил на место вновь снаряженную обойму. Выпрямившись и пряча пистолет в кобуру, он увидел, что Юлия остановилась у дверей особняка и, обернувшись, смотрит на него выжидательно и даже с некоторым недоумением.

«Дошло наконец-то до не слишком жалостливой к людям собакофилки, что она мало походила в этот вечер на скорбящую родственницу упокоившегося Никиты, — догадался Глеб. — Как-никак, сегодня похоронили ее не слишком любимого, пусть и сводного, но все-таки брата. А я не слышал, чтобы они с Маршей вспоминали о покойном, да и со мной в день похорон Никиты Юлия говорила обо всем, кроме того, о чем сегодня ей следовало говорить. Но сейчас Юлия, наверное, и сама поняла, что такое ее поведение выглядит просто неприлично, и намерена хоть напоследок затронуть эту скорбную тему. Придется мне деликатно помочь жестокосердной девице, не потеряв лица, выпутаться из некрасивой ситуации».

— Хочу выразить вам свое глубокое соболезнование в связи с постигшей вас тяжелой утратой, — начал Глеб свою прочувственную речь. — Как бы ни было вам больно, крепитесь и…

— Благодарю за сочувствие, — нетерпеливо прервала его Юлия, — но врачи категорически запретили мне разговаривать о каких-либо грустных материях.

— Тогда… спокойной ночи, — растерянно промямлил Глеб и сам себе удивился: «И чего я плету? Какая может быть спокойная ночь у сестры, только что похоронившей брата? А я-то хорош! Поспешил осудить девушку за жестокосердие, а она, оказывается, всего лишь следовала медицинским предписаниям».

Потоптавшись у парадного подъезда, Глеб начал откланиваться, но Юлия, удивленно подняв брови и обиженно надув губы, спросила, почему Марфу бдительный охранник провожал до квартиры и даже эту квартиру проверил, а ее бросает одну у подъезда?

Объяснять, что в особняке все уже проверено внутренней охраной и электронная сигнализация обеспечивает полную безопасность, Глеб не стал, а, извинившись за свою нерасторопность, сопроводил требовательную барышню до ее комнат. Да и некогда было объясняться. С олимпийских вершин внезапно опять свалился Эрот и загудел ему в ухо на попсовый мотив: «Трепы-трепы-трепыхааайся! Трепы-трепы-трепыхааайся! Трепы-трепы-трепы-трепы, трепы-трепы-трепы-трепы, трепыхааайся!» Видно, античный небожитель надумал устроиться на «Фабрику звезд» и с помощью божественных родственных связей заделаться ее номинантом…

Юлия, дойдя до своих дверей, в комнаты не вошла, остановилась и вопросительно воззрилась на сопровождающего: мол, Маршину квартиру ты всю обнюхал, прежде чем впустить туда рыжую лисицу, а здесь чего стоишь, уставившись на мою дверь, как баран на новые ворота? Но вслух оглоушивать Глеба она уже постеснялась, как-никак, а он ее зооединомышленник! Глеб все понял без слов, вошел и стал осматривать комнаты под аккомпанемент Эротовых песнопений, теперь уже из репертуара фольклорного ансамбля:

— Ой, ты гой еси, да добрый молодец, ой, да и вошел ты к милой в терем, ой, да так бросайся же в ноги к ней, ой, да обними ее за талию осиную (осиную — это точно подмечено, не мог не признать Панов), ой, да похвали ее брови черные и ресницы шикарные (плагиат! Караул, грабят попсу!), ой, да поцелуй уста ее сахарные, ой, да уложи красну девицу на перину пуховую, ой, да разоблаки ее всю до исподнего, ой, да туда же и исподнее, ой…

— Да погоди ты! — остановил Глеб расходившегося Эрота. — Девушка в трауре, и она, по-твоему, захочет в день похорон своего брата лечь в постель в чем мать родила с малознакомым мужчиной?! Порядочная женщина на такое никогда не согласится!