Колдунья-индиго

Нелли вместе с супругом встречала приезжавших и вела себя исключительно корректно: в меру скорбно, в меру приветливо, не допуская проявления и тени ревности к бывшим пассиям мужа; даже капли обычного и неизбежного женского яда не брызнуло с ее розовых губ в уши соперницам. Остальные господа, дамы и девицы, почтившие память Никиты, были Глебу незнакомы даже заочно, кроме юной амазонки, которую он увидел в день своего приезда в воротах, охраняемых «космическим» стражем. Курсаков буравил взглядом и приезжающих, и встречающих и, похоже, подозревал всех и каждого, не исключая самого Никандрова, в обоих преступлениях, а может, и в других, Глебу не известных. На Панова он тоже бросал косые взгляды, чередуя их с разглядыванием болезненной Юлии, по чему Глеб догадался, что в отличие от мнительного Духанского ни в убийстве Никиты, ни в похищении Дэна следователь своего оперсотрудника не подозревает. Зато по старой следовательской привычке все знать и всюду совать свой нос пытается выяснить, не перешли ли спасательные услуги Глеба в амурные отношения со спасенной им девой.

«Интересно, кто успел его проинформировать, что я ненадолго, но и вправду запал на юную красавицу: Духанский, или Новиков?» — подумал Глеб.

Но эти размышления не отвлекли его от поручения начальника охраны, и Глеб в свою очередь вопросительно посмотрел на Курсакова, а затем повел глазами на Изяслава и Марфу. Курсаков понял немой вопрос, тоже глазами указал ему на Марфу-Маршу, а сам придвинулся поближе к Изяславу. С этой минуты Глеб «прилип» к американо-российской дочке Никандрова и всюду следовал за ней в готовности прикрыть субтильную девицу своей широкой спиной от пули возможного снайпера. Выразив краткие соболезнования осиротевшим родителям, все стали вновь рассаживаться по машинам, чтобы ехать в местную старинную церковь, которую Никандров посчитал достойной стать местом отпевания усопшего сына. Из церкви предполагалось следовать в Москву на Новодевичье кладбище, где и должны были состояться похороны. Юлия, по состоянию здоровья и настоянию психотерапевтов, матери и отца, должна была остаться дома, простившись с братом заочно, потому что тело Никиты в дорогом катафалке охрана должна была доставить из морга прямо в церковь. Марша посочувствовала нездоровью сестренки и заметила, что выглядит больная так, что краше в гроб кладут, чуть ли не предложив ей тем самым поменяться местами с Никитой. И не дав оторопевшей родственнице достойно ответить на такое дерзкое ехидство, новорусская американка проследовала к своей машине, а Глеб, как положено телохранителю, двинулся за ней следом. Распахнув дверь навороченной иномарки перед охраняемым объектом, Панов сам собрался сесть рядом с водителем, но девушка остановила его и указала на место рядом с собой. Глеб на секунду замешкался, хотел было возразить, что место телохранителя на переднем сиденье, но потом передумал: зачем упрямиться и наживать себе недоброжелателей в семействе, откуда деньги дадут. Панов уже садился рядом с любезной красоткой, когда его удержали за руку, на этот раз — Юлия. Она успела подойти к машине и сообщила милой сестрице, что почувствовала себя лучше и хочет вместе с ней поехать в церковь на отпевание. Мать и психотерапевты пытались удержать непослушную пациентку, но та цыкнула на них, и доктора вместе с мадам Мэйсон сочли за лучшее от нее отстать. Отец маневра дочкиного не заметил, потому что уже уехал на своей машине. Глебу оставалось только деликатно помочь Юлии усесться рядом с Маршей поудобнее, а самому занять место рядом с шофером. Судя по тому, что следом за Марфиной машиной сразу двинулся «БМВ» с двумя телохранителями, Новиков позаботился об охране не только для старших детей шефа.