Колдунья

— Где он, Бран? Славный пес. Где он?

Но Бран не знал. Он оставил меня и помчался на запад, к озеру.

Их дом обрушился внутрь. От него ничего не осталось. Я молилась, чтобы Сара с ребенком успели ускользнуть на юго-запад, и пыталась верить, что им удалось. Им точно удалось. Внутренним взором я увидела ее шаль и крепко примотанного ребенка, она спасалась бегством далеко в холмах. «Беги, Сара. Вперед». Я устремилась на берег Кое, где стоял большой дом. Пламя не добралось до камня и стекла, но изнутри доносился грохот бьющейся утвари, и я увидела красномундирников. Мародеров. Волокущих его серебро и кубок из коровьего рога. Его книги. Его оленьи рога со стен.

Он тоже был там. Маклейн.

Я подошла к дому. Приостановилась, настороженно огляделась и залезла в разбитое окно в полуразрушенной стене. Он лежал там. Маклейн. Вначале я думала не говорить вам, каким я его увидела. При жизни он был человеком достойным, величественным. Но не после смерти. Его застрелили, когда он поднимался с кровати, чтобы встретить гостей, которые, должно быть, вошли в комнату, лживо и мрачно улыбаясь, спрятав мушкеты за спиной, и как вы думаете, что он сказал? Скорее всего: «Джентльмены! Проходите! Что привело вас ко мне в этот час?» Может, и так. Но я точно знаю, что сейчас он лежал на животе, с дырой в спине, а штаны были надеты лишь наполовину. Постыдная смерть. Неправильная смерть. Когда я подумала об этом, сердце охватила еще большая боль и отчаянье.

Я упала рядом с ним на колени. Я поцеловала его бровь, которую зашила когда-то.

Когда я, рыдая, выползала из дома, то споткнулась обо что-то.

Посмотрела вниз.

Под ногой мяукнуло, словно я наступила на кошку.

Это была леди Гленко. Она лежала на снегу полуодетая. Они сорвали с нее верхнюю одежду, и она дрожала, еще живая, но все ее тело было покрыто ужасными ранами от клинков. На окровавленных пальцах виднелись отпечатки зубов. У меня перехватило дыхание. Я рухнула вниз. Я вновь и вновь повторяла ее имя, гладила ее, я сняла плащ и укрыла ее, чтобы согреть и чтобы она обрела достойный вид, которого не оставили ее мужу. Я позвала ее:

— Вы слышите меня?

Очень слабо она откликнулась:

— Корраг?

— Да, я здесь. Почему вы тут? Почему не убежали в Аппин? Разве Аласдер не предупредил вас?

— Предупредил… Слишком поздно. Они застрелили моего мужа…

И ее веки опустились, а рот раскрылся в долгом беззвучном стоне.

Я прошептала:

— Тише-тише… — И погладила ее по волосам. — Я заберу вас отсюда и вылечу. Найду травы, которые…

— Нет… — выдохнула она. — Травы не помогут. Я умираю, Корраг. Он мертв, а я изранена…

— Я могу поднять вас и…

— Оставь меня, — пробормотала она. — Спасай других. Моих мальчиков.

Я опустилась на землю и заглянула ей в глаза.

— Леди Гленко, я видела Иэна, — сказала я. — Он жив и направляется в безопасное место. Но где Аласдер? Я должна найти его.

Она шевельнулась и спросила:

— Разве он не с тобой?

— Со мной?

— Он отправился искать тебя. В твою хижину, Корраг.

Она произнесла это на длинном усталом выдохе.

Потом взгляд ее затуманился, и она умерла на снегу, а ее муж лежал в своей комнате. Я опустила ей веки. Она была хорошей и никому не делала зла, за которое бы заслуживала такой смерти.

Меня не волновали солдаты с их клинками и мушкетами, что все еще рыскали в долине в поисках людей Гленко, чтобы зарезать или уничтожить. Я не думала о том, что они пристрелят меня или вцепятся мне в волосы. Я совсем не думала о них или о том, что они могут сделать мне, потому что у меня в голове был лишь он один — его волосы, его руки. «Он! Он!»

Ведь когда бежишь, охваченный страхом, ты и не чувствуешь ничего, потому что можешь думать только о том, почему бежишь или куда бежишь, а не о своих ранах и боли. Я не замечала холода. Не ощущала боли там, где текла кровь, — лишь неслась по кромке Лох-Ахтриэхтана, покрытого черным льдом, по его болотистому берегу, мимо горящего дома, где лежал старик, укрытый снежной шубой, а красный передник его жены светился во тьме.

В свою лощину. В свою хижину. Домой. И, пересекая Кое, я вспомнила, как Аласдер поцеловал Сару, когда она спала с новорожденным сыном у груди; я вспомнила, что почувствовала, когда увидела это. Я тихонько плакала той ночью.

Это время, подумала я, было моим временем. Как время на горбатом мосту было временем Коры. Когда она смотрела, как ее мать в призрачно-белой сорочке погружается в воду и пускает пузыри, это время изменило ее навсегда. Переменило всю ее жизнь. Как временем матушки Мунди был тот миг, когда ее изнасиловал налетчик в ночь, похожую на эту, озаренную огнем и залитую слезами, и разве она не смотрела на клочок неба через горящую крышу и не думала, что она другая теперь? Что она изменилась навсегда, и никто, кроме нее, никогда не узнает этого? А жизнь Сливы изменилась в Хексеме в ту зиму, когда его брат повис на веревке.