Колдунья

Элис не ответила, и скоро Элиза, раскинувшись на всю кровать и стеснив ее, уже ровно дышала во сне. Лежа в темноте без сна около часу, Элис наблюдала, как по потолку едва заметно скользит лунный луч, и слушала похрапывание приятельниц. Потом потихоньку выбралась из постели, вышла в галерею и подбросила в камин пару поленьев и несколько сосновых веточек. По ним сразу побежали маленькие язычки пламени; густой смолистый запах поплыл по комнате. Элис с удовольствием вдохнула, уселась на теплую овечью шкуру и стала смотреть на огонь.

Замок был окутан непроницаемым зимним мраком и погружен в глухое молчание ночи. Элис казалось, что только она одна не спит, возможно, единственная во всем мире. Языки пламени плясали, образуя то башни сказочных замков, то загадочные пещеры. Вглядываясь в эти алые фигуры, Элис рисовала в воображении прихотливые картины. Приятный аромат горящих сосновых веток напомнил ей о матушке Хильдебранде, о ее тихом кабинете с камином, где всегда горел небольшой огонь из сосновых шишек. Элис любила сидеть у ног аббатисы, опершись спиной о ее колени, и читать вслух; порой матушка Хильдебранда мягко опускала ей на голову руку, наклонялась, чтобы объяснить незнакомое слово, или сдержанно посмеивалась, когда Элис произносила что-нибудь неправильно.

— Умная девочка, — негромко говорила она. — Умненькая-разумненькая, доченька моя Анна.

Элис подтянула рукав ночной рубашки и вытерла глаза.

— Не буду больше думать о ней, — раздался в тишине ее голос. — Я не должна о ней думать, пора прекратить это. Теперь я живу без нее. Она никогда не вернется.

И она переключилась на мысли о Море, о холодной маленькой хижине на краю пустоши. Лачугу ее, должно быть, засыпало снегом по самую крышу. Элис сморщилась, вспомнив морозные, мрачные зимние дни и долгие ночи, нескончаемую и неблагодарную работу, когда она откапывала в снегу дорожку к выгребной яме, выносила замерзшими руками постоянно выплескивающуюся бадейку с мочой и экскрементами, а потом устало тащилась обратно.

— Что бы я ни делала, — прошептала Элис, — какую бы цену ни платила, это лучше, чем такая жизнь. И матушка Хильдебранда знала это. Она бы меня поняла. Она бы поняла, что я, хоть и глубоко погрязла в грехе, но… она бы поняла…

Девушка замолчала. Ей было ясно, что аббатиса никогда бы не стала сетовать на трудности, оправдывая человека, который совершает один грех за другим, пока не доберется до самих дверей ада.

— Не стану больше думать о ней, — грустно пообещала себе Элис.

Она еще посидела, пытаясь отбросить воспоминания как можно дальше. Ей выпало нелегкое детство в маленькой хижине на болотах, а потом она наконец-то попала туда, где тепло и сытно, где ее любили, но это длилось недолго. На глаза ее накатились слезы.

— Не стану больше думать о ней, — снова повторила она. — Как подумаю о ней, заплачу.

Всю долгую ночь в замке царила полная тишина. Элис замерла, уставившись на красные угли; вдруг обгорелое полено сдвинулось, и она очнулась от грез. Подбросив в огонь небольшую лучинку, она наблюдала, как та задымилась, почернела и вспыхнула.

За ее спиной тихо открылась дверь спальни леди Кэтрин, и на пороге возник лорд Хьюго. На нем были только штаны, в руках он держал сапоги, рубаху и камзол. Увидев неподвижную Элис, он удивленно остановился. Потом приблизился и позвал ее:

— Элис.

— Хьюго, — откликнулась она, не обернувшись, даже не вздрогнув при звуке его голоса.

— Ты знала, что я там? — спросил он.

— Я всегда знаю, когда ты рядом, — ответила Элис. Голос ее звучал мечтательно. Хьюго сделал еще пару шагов и почувствовал, что дрожит, словно вступил в некое поле вокруг Элис, которое действует на него с таинственной силой.

— Что-то тебя давно нигде не видно, — заметил он. — Так и не удалось поговорить с тобой с того вечера, когда ты выдержала Божий суд.

Она подумала о кошельке с восковыми фигурками, который вместе с поясом был спрятан в матрасе. Кукла Хьюго, слепая и глухая, терлась о толстый живот и вставляла член в глубокую щель между ног восковой леди Кэтрин.

— Нам не о чем говорить, — отрезала Элис.

— Ты же соврала, признайся, — мягко продолжал Хьюго. — Когда сказала, что сохнешь по мне, что решила заманить в ловушку и потому придумала лживое пророчество. Соврала, так ведь?

Элис пожала плечами: какая разница?

— Ну соврала, но ведь и правда мне неизвестна. Я на самом деле не помню, что было той ночью. Только как ты вынес меня из зала, и все. Потом я крепко заснула. Может, это был сон.

— Так значит, ты не хотела меня? — уточнил Хьюго. — Лгала, обманывала, да? И тогда не хотела, и сейчас не хочешь?

Элис обернулась и заглянула ему в лицо. Одна щека ее раскраснелась от огня, а другая оставалась в тени, на ней плясали тусклые отсветы пламени. Хьюго ждал, затаив дыхание.