Под утро крупные хлопья снега закружились над раскисшей, промокшей землей, сменяя мелкий моросящий дождь. В новые окна было отлично видно, как деревенские выходят из домов по своим повседневным делам. Обжились уже, устроились, быстро привыкли к новому месту, и вроде бы даже забыли о том, что еще прошлой осенью эта деревенька считалась проклятым местом. Что от той теперь осталось? Пасмурная погода давила сумрачным, серым небом, низко плывущими облаками, мокрыми хлопьями снега, резкими порывами ветра. В своем времени я бы, наверное, пережидал такую погоду сидя дома. Включил бы музыку погромче, зашторил бы окна, отключил бы телефон, чтобы не беспокоили и не изливали на меня свой негатив те, кто так же, как я, впал в депрессию из-за мерзкой погоды. Но в этом мире все не так. Не могу себе позволить расслабится, скиснуть, отказаться от всего задуманного. Я вынужден, как акула, оставаться в вечном движении, чтобы не задохнуться, не отстать. К этому можно привыкнуть. Перебороть в себе лень и плохое настроение, нежелание действовать и жить. Сейчас мне удалось убедить всех вокруг в том, что все задуманное и уже сделанное очень важно, просто необходимо для будущего живущих здесь людей. Они пока верят мне, видят логику и смысл в моих словах. Но стоит мне остановиться, сбавить обороты, все пойдет прахом. Иссякнут средства для строительства, исчерпаются ресурсы, люди побегут от неизвестности, как и прежде, в лесную глушь. Именно поэтому я обязан сейчас встать и продолжить то, что делал до этого. Это раньше (или позже?) я мог позволить себе бросить все на полуделе, отложить до лучших времен, но только не теперь, когда столько человеческих жизней в буквальном смысле зависит от меня.
Раскисшая земля парила молочно-белыми пятнами тумана. Снежинки падали в грязь и тут же таяли, не успевая прикрыть ее. Я неторопливо оделся, накинул теплый меховой жилет, кожаную накидку с капюшоном, пояс с коротким кинжалом. Как бы невзначай, между прочим, заглянул в темную комнату без окон, где сушатся лекарственные травы – не надо ли прикрыть отдушины?
В соседней светелке, маленькой и уютной, спала Ярославна, спала крепко, безмятежно. Пусть спит – ей некуда торопиться. Днем будет много забот, простых домашних дел. Она очень легко и естественно приняла все, что с нами происходило. Никогда не слышал от нее ни упрека, ни каприза. Она не жаловалась на то, что заел быт, на то, что меня видит редко и все чаще по ночам. Это все было как само собой разумеющееся. Словно всю жизнь с ней так и жили. Любил ли я ее? Да, любил. Не было уже того юношеского пыла, страсти, безумной влюбленности, которая, как известно, в свое время перерастает в лютую ненависть или просто в безразличие друг к другу. Но и как к трофею я к ней никогда не относился. Она была спутницей жизни, заботливой и милой женой, готовой поддержать своего мужа в любом начинании. Патриархальное воспитание в боярской семье заставляло ее думать, что ее муж, пусть пока и незаконный, – это ее господин, ее опора и смысл ее существования. Мне, современному человеку, привычному к немного другим стереотипам, было непросто первое время принять такое безропотное подчинение и послушание. На ее беззаветную любовь, на ее верность я отвечал взаимностью, не гнал от себя даже когда был замотан делами, баловал дорогими подарками. Сам иногда изготавливал в мастерской драгоценные украшения, кольца, серьги, браслеты, подвески. Если что-то не мог изготовить сам, обязательно дополнял чем-то из товара купцов, которые зачастили в новую крепость и вести дела с которыми было одно удовольствие. Ладьи торговцев и местных перекупщиков, гостей из дальних восточных земель, причаливали к нашей новой пристани чуть ли не каждый день. Так что Ярославна не была обделена моим вниманием. Попутно я опекал ее домашних, в свое время изгнанных разгневанным боярином из Мурома. Повариха, конюх, дворовый человек, осиротевшая племянница лет двенадцати, крутившаяся словно младшая сестренка возле нее, и еще чуть-ли не взвод, нянек, теток, приживалок из совсем уж дальней родни – всю эту ораву Ярославна привычно взяла в оборот, да так, что я шутливо величал ее «воеводой хозяйственной дружины».