Колдун и Сыскарь

— Возможно, твоя галлюцинация, — сказал покойник. — Но очень может быть, что и нет. В любом случае, ты не можешь мне отказать.

— Это почему?

— Потому что чувствуешь себя передо мной виноватым. И не без оснований.

— Ты считаешь, что я перед тобой виноват?

Господи, боже мой, что я делаю?! Стою тут и разговариваю с покойным другом. Или с его галлюцинацией. В смысле, со своей. В любом случае — это полный п…ц. Немедленно разворачиваться и бежать. Где-то при входе на кладбище, помнится, была колонка с водой. Качнуть рычаг, сунуть голову под струю холодной воды…

Однако он остался на месте. Дурацкое самолюбие и упрямство. Только они. И тем не менее.

— Это ты так считаешь. Кто я такой, чтобы тебя обвинять? Ты поступил так, как считал необходимым поступить. И я поступаю так же. Выпью с тобой, и душа моя успокоится. Или ты хочешь, чтобы я так и остался неприкаянным? Буду приходить к тебе ночами и вопрошать загробным голосом: «Андрей, Андрей, почему ты отказался со мной выпить? Почему, друг?» А рядом, хе-хе, лежит Светлана, просыпается и всё это видит. Весело, правда?

Что-то я не пойму, он меня запугивает или как? Спокойно, Андрюха, спокойно. Отставить любые панические страхи. Выручить тебя сейчас может только спокойствие. И ничего больше.

— Нет, — сказал Сыскарь как можно спокойнее. — Этого я не хочу. Покойся с миром.

— Тогда открывай, — улыбнулся Иван. Луна как раз вышла из-за облаков, и при её свете улыбка вышла особенно впечатляющей. — У меня мало времени. Я не могу долго оставаться в таком состоянии. Скоро обратно в могилу.

Потом Сыскарь не раз задавал себе вопрос, почему он это сделал. И не находил на него разумного ответа. Сделал, потому что сделал. «Я дерусь, потому что я дерусь», как сказал однажды бессмертный герой Дюма — Портос. И в этих бесхитростных словах заключена могучая правда.

Как бы то ни было, Сыскарь перешагнул назад через ограду, спрятал пистолет, подошел к Ивану и вынул из мёртвой руки бутылку с вином.

Глава 13

Каждый выпил ровно по три стакана, наполненных доверху, как говорится, «с горкой». Ровно две бутылки вина объемом 0,7 литра.

— Первый тост — за любовь! — произнёс Иван. Он же первым и осушил стакан. Касаться губами стекла после этого не слишком хотелось, и Сыскарь постарался взять гранёную ёмкость таким образом, чтобы пить с другого края. Налил, залпом опрокинул в себя, даже не почувствовав вкуса. И тут же налил снова.

— Теперь моя очередь, — произнёс твёрдо. — За дружбу.

— Давай, — согласился мёртвый Иван. — За дружбу выпить надо обязательно.

Последний тост — его опять сказал Иван — был за жизнь и смерть. Чтобы первая была человеку в радость, а вторая — в утешение.

Сыскарь уже не помнил, когда он в последний раз — вот так, в пять минут, без передыха, выпивал целую бутылку вина. Очень может статься, что и никогда раньше, это первый опыт.

Хрен с ним, потом вспомним. Сейчас главное — поскорее со всем этим покончить.

Третий стакан шёл с трудом. Прикрыв глаза и запрокинув голову, он с трудом влил в себя последние миллилитры, и в тот же миг, как ему показалось, прямо над головой ночное небо разорвала молния, свет которой проник сквозь неплотно сомкнутые веки и ресницы, ударил тяжкий, словно выстрел из гаубицы калибра 152,4 мм самоходно-артиллерийской установки «Мста-С», гром, и на лоб упали крупные холодные капли дождя.

Сыскарь втянул ноздрями враз повлажневший воздух, в котором явственно ощущался привкус озона, открыл глаза и облегчённо выдохнул.

Покойный друг Иван Лобанов исчез вместе с гробом. Словно провалился туда, где ему и было положено находиться, — под землю, в могилу.

Вот и слава Богу.

Именно так, с прописной буквы.

Значит всё-таки галлюцинация. Была и прошла. Уже легче.

Вновь сверкнула молния, и раскатился гром. На этот раз дальше. Ливень всё не начинался, только редкие капли срывались с уже полностью затянутого облаками неба.

И ещё что-то, кроме исчезновения мёртвого друга, изменилось в окружающем мире, но Сыскарь пока не мог сообразить, что именно.

Запахи?

Да, кажется, они стали гораздо ярче, что ли. Насыщенней. Остро тянуло свежей весенней травой, влагой, листвой и вроде бы цветами. По-видимому, из близкой рощи, которая продолжала шуметь ветвями и листвой в нескольких шагах от него.

В грозу запахи всегда усиливаются…

Он огляделся.

Стоп. А куда делся электрический свет от фонарей, горящих у входа на кладбище? Темно, блин с чебурашкой, как ночью у африканца в соответствующем месте. Ток вырубили, что ли?

Сыскарь достал сигарету, закурил, по привычке спрятал её в кулаке (дождь всё никак не мог решиться и хлынуть во всю мочь, но казалось, вот-вот решится), включил фонарик и посветил, отыскивая дорожку, по которой сюда пришёл.

Хорошая такая дорожка. Широкая, утоптанная, посыпанная кирпичной крошкой…

Оп-па. И где она?

Луч фонарика метнулся вправо-влево, и Сыскарь вдруг ощутил где-то внутри себя противную сосущую пустоту, у которой было только одно имя — страх.