Колдун

– Можно мне сказать, светлый князь? – неожиданно вмешался Горыня и, получив в знак согласия благосклонный кивок Ярополка, повернулся к уставившимся на него боярам. – Я на страже чаще других бываю, ведаю – киевские стены любого ворога сдержат. И воины в городище не из тех, что нынче одному князю кланяются, а завтра другому. Твои речи, Блуд, изменой пахнут. Если и есть в Киеве предатели, то первый – ты!

Таких обвинений от старого приятеля воеводы никто не ждал, потому и загомонили все хором – кто убеждая Горыню в его неправоте, кто, наоборот, поддерживая.

– Как ты смеешь?! – выхватил меч оскорбленный Блуд. Варяжко понимал его негодование – Блуд хоть и был гнидой, а предавать не стал бы. Ему и у Ярополка хорошо жилось – к чему ему перемены?

Нарочитый попробовал вклиниться меж разъяренных хоробров, но Фарлаф оттолкнул его и, примкнув к Блуду плечом, надвинулся на Горыню:

– Ты только что друга предал, кто поручится, что князя не предашь?

– Я никого не предавал, а вот скольких ты хозяев сменил, скольким служил, как цепной пес, скольким пятки лизал? Видать, и у нынешнего не задержишься! – выкрикнул в ответ Горыня. Теперь и в его руке поблескивало оружие. – За сколь гривен ты, варяжский пес, Ярополка продал?!

– Гад!

Клинок Фарлафа со свистом распорол воздух. С ловкостью опытного бойца Горыня уклонился. Не понимая, почему Блуд не вступает в схватку, и, тщетно пытаясь урезонить разошедшихся воинов, Варяжко оглянулся. Отчаянно дрыгая ногами, Блуд бился в железном объятии обхватившего его сзади Дубреня и, не умея вырваться, сыпал ругательствами, норовя как можно обиднее зацепить Горыню. Однако тот, не слыша его воплей, рубил направо и налево. Корзень Фарлафа уже светился прорехами, кое-где из-под него показалась кровь, а лицо приобрело угрюмо-сосредоточенное выражение. «Все, – понял Варяжко. – Это уже не шутка – бьются всерьез, насмерть». Ярополк тоже, видать, уразумел, что пора вмешаться, – перекрывая лязг оружия и крики Блуда, рявкнул:

– Хватит!

Повинуясь, Горыня опустил меч, и, воспользовавшись его замешательством, Фарлаф нанес резкий удар. Блестящий клинок мелькнул мимо Варяжко. Нарочитый рванулся вперед, сшиб его. Острая боль пронзила руку, но смертельное лезвие миновало грудь Горыни. Тот признательно скосил глаза на придерживающего раненое плечо нарочитого, но сказать ничего не успел.

– Я велел – хватит! – выбивая меч из рук озверевшего Фарлафа, заорал Ярополк. Оружие вылетело и, бренча, покатилось к ногам испуганно вжавшихся в стены торговых бояр. Визжа, словно подколотые поросята, они кинулись врассыпную.

– Эх! – Схватившись за голову, Ярополк стиснул ее ладонями и в наступившей тишине громко зашептал: – Как же мне поверить, что киевляне меня не предадут, коли, меж собой согласия не сыскав, мои хоробры готовы друг другу глотки рвать?

Пристыженные бояре, отряхиваясь и оправляя одежду, потихоньку принялись усаживаться на прежние места. Когда все устроились, Ярополк поднял голову, обвел горницу безразличным взглядом:

– Я решил уйти из Киева.

Варяжко протестующе открыл рот, но взмахом руки Ярополк велел ему молчать:

– Хватит ссор, нарочитый. Кто верен, тот пойдет со мной, кто не верен – пусть остается. И разговаривать больше не о чем.

Варяжко понимал, что не о чем. По тону Ярополка понимал, но, чуя в груди надсадную тоску обреченности, все же попытался возразить:

– Но как же родная земля? Твоя земля?

– А я с нее не уйду. – Присев на край стольца и сцепив на коленях руки, Ярополк уронил подбородок на грудь. – Я в Родню отправлюсь. Там и земли мои, и стены не хуже киевских.

Варяжко мог бы поспорить с кем угодно, что стены в Родне с киевскими не сравнятся, но Ярополк вяло махнул рукой:

– А теперь уходите. Я устал. – И уже в спины поспешно удаляющимся боярам напомнил: – И коли затеете на дворе склоку, виноватых искать не стану – любого, у кого в руках меч окажется, назову предателем.

От его грустного голоса Варяжко захотелось заплакать. Внезапно он понял – это конец. Конец Ярополка, конец Киева. Князь еще и не увидел брата, а уже сдался…

На двор выходили молча и, не глядя друг на друга, тут же разбредались в разные стороны. У самых ворот нарочитого нагнал Горыня. В глазах Сторожевого светилась признательность:

– Я тебя в тереме отблагодарить не успел, так нынче скажу – за мной должок.

Оторвавшись от раздумий, Варяжко покосился на свое плечо. Нанесенная мечом Фарлафа рана оказалась пустяковой, даже кровь уже унялась, только рука еще слегка побаливала.

– Добро, – кивнул он Горыне. Тот улыбнулся и, отвернувшись, отправился в дружинную избу. Нарочитому не хотелось идти следом. Желая покоя, он зашагал к себе, в нежные объятия тихой и ласковой Долы. Несмотря на свою молодость, рабыня умела утешить боль и тревоги нарочитого.

Пока девка перевязывала его, перемежая перевязку нежными, но весьма настойчивыми ласками, Варяжко думал. В его жизни что-то менялось, рушилось… Казалось, весь его мир, весь привычный образ жизни безжалостно смят чьей-то могучей рукой. Когда это случилось? Не нынче… Может, в тот день, когда он впервые увидел Настену?