Колдун

– Ничего покуда. – Не удержавшись от любопытства, заглянула старику через плечо и ахнула: – Ох, красота-то какая!

Лежащая перед Антипом поделка и впрямь была красива. Старик славился своим умением выпиливать из камней и речных ракушек диковинные броши и подвески, а расписанные им чаши и кружки за большие деньги покупали богатые и важные купцы из далеких Херсонеса и Рима. По круглому ободу той чаши, что лежала перед ним нынче, летели такие же кони, какие недавно промчались через городище. Только на спинах нарисованных жеребцов не было вершников и масти они были иной – серые в ярких белых яблоках.

– Кому ж ты этакую красоту творишь? – поинтересовалась Полева. Обрадовавшись похвале, старик притянул ее, усадил рядом:

– А что скажешь, коли тебе?

– Мне?

Полева не ждала от Антипа подарков. Старик и так слишком многое делал для нее. Ведь это он выходил ее после исчезновения Выродка, он кормил ее, поил, давал одежду и кров. И хоть Антипу не удалось избавить ее от воспоминаний, успокоить убивающую ее боль он сумел. Благодаря его стараниям Полева уже не пыталась убежать из Нового Города и почти смирилась с мыслью, что никогда больше не увидит завладевшего ее сердцем знахаря. Ласковые и искренние речи Антипа принесли ей какой-то странный покой, а его Бог с грустным лицом каждый вечер перед сном утешал ее и каждое утро вселял надежду выжить.

Старик поселил Полеву в небольшой, но уютной клети, возле своей горницы, и повесил в переднем углу лик своего Бога. Он сам написал его скорбное и любящее лицо, поэтому новый Бог казался Полеве более близким и простым. Иногда она даже пыталась разговаривать с ним, доверительно выплакивая свою боль. И хотя Бог молчал, Полеве становилось легче. В молчании Антипиного Бога была надежда на счастье… А однажды Антип выпилил из дерева маленький красивый крестик и подарил Полеве. Мерянка пыталась отказаться от подарка, но Антип сам надел крестик ей на шею и шепнул:

– Это оберег моего Бога. Пусть он помогает тебе. С той поры в трудный миг Полева хваталась за подаренный Антипом оберег и шептала слова мольбы к тому, в кого так верил варяг и кто был так добр, что каждую ночь безропотно выслушивал ее бесконечные жалобы.

Вот и нынче, завидев летящих через городище черных жеребцов, Полева первым делом нашарила на груди крестик и испуганно сжала его в ладони. В тот миг она не заметила боли, но теперь, раскрыв ладонь, увидела посерединке глубокую, оставленную краем креста царапину. Она поднесла руку к губам, слизнула выступившую кровь.

– Что там у тебя? Покажь! – заметив ее удрученное лицо, потребовал Антип и, не дожидаясь ответа, развернул к свету узкую девичью ладонь.

– Малость поцарапалась… – не зная, как, не обидев мастера, объяснить свою рану, смущенно забормотала Полева, но на ее счастье дверь распахнулась, и в клубах утреннего мороза на пороге появился Миролюб. Углядев на щеках вломившегося в избу сына лихорадочный румянец, Антип приподнялся. Сияя улыбкой, Миролюб подлетел к нему, затряс за плечи:

– Наши Полоцк взяли! Рогнеда полоцкая Владимиру женой стала! Кривичи с Владимировой дружиной на Киев идти собираются!

– А тебе-то что за радость? – отпуская руку Полевы, холодно спросил раскрасневшегося парня Антип.

Миролюб опустил руки, недоверчиво взглянул в потемневшее отцовское лицо:

– Ты что, отец?! Неужели не рад?!

– А чему радоваться? – Старик опустился на лавку, отодвинул в сторону свою поделку. – Тому, что нашем князем месть движет и, от нее ошалев, он под себя людские жизни мнет? Иль тому, что он брата убить желает?

Слова отца хлестали Миролюба будто плети. Что старик болтал?! У него под носом вершилось великое, а он чашки разрисовывал да кланялся идолу с оленьими глазами!

– Хватит, отец! – пытаясь совладать с охватившим его негодованием, рявкнул Миролюб. –Ты меня в Полоцк с князем не пустил, так в Киев я сам пойду и тебя спрашивать не стану!

Полева испуганно прикрыла ладошкой округлившийся рот и, сообразив, обеими руками обхватила старика. «Главное, чтоб отец с сыном не подрались, родной крови не пролили, – стискивая напрягшиеся плечи Антипа, думала она. – А слова забудутся». Не замечая ее усилий, Антип шагнул к сыну:

– Ты что говоришь?!

– А то и говорю, что не стану, подобно тебе, от войны бегать и трусость свою божьим словом прикрывать!

Набычившись, Миролюб исподлобья глядел на отца. Между ними и раньше были споры, но впервые он высказал все, что думал об отцовской вере, впервые открыто упрекнул старика в трусости. Сжимая кулаки, Антип постарался высвободиться из цепких объятий Полевы:

– Я многое повидал на своем веку, мальчик! Я повоевал, и никто не может называть меня трусом, но только к старости я понял, как ошибался. Одумайся, сын, не повторяй моих ошибок!