Колдуй баба, колдуй дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти

Однажды, когда мне было уже лет семнадцать, мы с бабушкой и сестрами пришли на кладбище. Была Троица. Светило солнце, но ледяной ветер пронизывал насквозь.

Бабушка серпом срезала прошлогоднюю траву на могиле тети Дуси. Таня и Света сидели на облупленной скамье и уплетали пироги с грибами, запивая чаем из термоса.

Неожиданно в траве у вишневого деревца что-то блеснуло. Колечко!

Я быстро нагнулась и сунула его в карман. Отойдя в сторонку, разглядела находку получше. Это был перстень легкого желтого металла. Чьей-то умелой рукой на нем был выгравирован женский профиль: гордо вздернутый подбородок, густые волосы, туго стянутые узлом на затылке, крючковатый нос…Тетя Дуся!

Мы бывали на могиле тети Дуси не раз, и я могла поклясться: кольца здесь раньше не было. Откуда оно взялось? Ведь у старухи кроме нас никого – ни родни, ни подруг.

Забрать кольцо себе? Может, это такой запоздалый подарок от тети Дуси? Вдруг ее душа осознала, что была несправедлива ко мне и теперь таким образом просит у меня прощения. А если нет? Что, если кольцо – заговоренное и подброшено сюда с единственной целью – навредить «басурманке»? Зачем, мол, ходишь ко мне, не ходи.

Вот и бабушка говорила, что нельзя ничего брать с кладбища…

Я осторожно опустила колечко в траву. Там, под вишней оно лежит до сих пор.

И я до сих пор не знаю, правильно ли я тогда поступила…

Глава вторая

Гадкий утенок

Басурманка. В детстве я не очень-то понимала значение этого слова, но оно мне казалось ужасно обидным. Обиднее было услышать в свой адрес разве что презрительное: «татарка!» Так меня дразнили ребята во дворе.

В шесть лет родители впервые отправили меня в пионерский лагерь.

В нашем отряде я оказалась самой маленькой, и первое, что услышала, войдя в автобус:

– О, черножопых нам только не хватало! – мальчишки в красных галстуках враждебно пнули мой чемоданчик и загородили проход: «Негритосы поедут стоя!»

После вмешательства вожатых, местечко для меня все же нашлось, но всю дорогу до лагеря мальчишки обзывались и отвешивали мне подзатыльники.

Другие ребята молча отводили глаза, делая вид, что их это не касается.

Шел 1984 год. Чернявые дети, вроде меня, были тогда в диковинку. Рыжих в лагере – сколько угодно, русых, темненьких – всяких. Я же на их фоне гадкий утенок, изгой.

Меня не принимали в игры, прогоняли со спортивных площадок, кричали: «Черномазым здесь не место!» Про тычки и затрещины уж молчу. К концу смены я почти забыла свое имя. Иначе как «негрой», «черной» меня никто в лагере не называл.

Увы, на все просьбы забрать меня домой, мама уговаривала «потерпеть», а папа советовал давать обидчикам сдачи, мол, неужели моя дочь не способна постоять за себя?

Драться, к сожалению, я не умела, оставалось терпеть.

Однажды парни раздобыли где-то черную краску. Окуная в банку ладони и стараясь смазать меня по лицу, они хохотали: «Фу, от этой негры даже руки пачкаются!»

Было обидно до слез. А еще непонятно, почему пионеры, поющие у костра песни о дружбе народов, в жизни ведут себя не по-товарищески, а по-свински.

Наверно, мне просто не повезло, – так я себя утешала, – в нашем отряде собрались злые ребята, и цвет моих волос тут совершенно ни при чем.

Если бы! Насмешки преследовали меня еще долго – в школе, на улице – да везде.

На чужой каравай рот не разевай

Впрочем, после той поездки в пионерлагерь случилась одна забавная история. И, думаю, мой лагерный опыт сыграл в ней не последнюю роль. Как говорится, всякому терпению рано или поздно приходит конец, и иногда нужно уметь и ножкой топнуть.

Это был выпускной год в детском саду «Солнышко».

Шла подготовка к утреннику к годовщине Октября, где главными действующими лицами были два братских народа – русские и украинцы.

По сценарию мы разучивали народные песни, пляски и стихи. Что пели – не помню, а вот танец, в котором мне предстояло участвовать, был украинский.

Девочкам пошили национальные костюмы, поклеили красивые кокошники в виде веночков с лентами и назначили в партнеры гарных хлопцев.

Я хотела танцевать с Сашкой Шкляевым, но мне достался Владька Есюнин.

И что-то у нас с ним пошло не так, мы никак не могли попасть в ногу, сбивались с ритма, не поспевали за парами, мчащимися вприпрыжку впереди нас.

Но танцы – ладно.

Меня больше волновало другое – я претендовала на главную роль всея Руси.

В конце представления вместе с нашей воспитательницей Валентиной Николаевной, олицетворявшей советскую власть, к гостям должны были выйти с хлебом-солью «Россия» по правую от нее руку и «Украина» – ошую. Специально для этого случая повара даже испекли пирог с повидлом и каравай.

Роль «России» я получила легко, потому что могла заучивать большие тексты, а тут было стихотворение размером с тетрадный лист.

Но на генеральной репетиции комиссия из РОНО меня забраковала, мол, ну и что, что на девочке сарафан, наружность-то у нее не славянская, срочно ищите замену. А замены нет!

По замыслу важных теть «русская» девочка должна была быть на голову выше и желательно крупнее «украинки» – с русой косой до пояса и европейским лицом.