Колдуй баба, колдуй дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти

Сколько я себя помню, родители всегда внушали мне, что я хорошая, «правильная» девочка, а Таня бедовая, шальная, притягивающая к себе как магнитом несчастья.

И в садике-то ей с воспитателями не повезло, и в начальной школе попалась вредная училка. И вообще, наверно, баба Люда права – всему виной злосчастные «три шестерки».

О том, что, может, это с ними что-то не так, родители даже мысли не допускали.

Мама с папой считали нашу семью если не образцовой, то, во всяком случае, не хуже других семей. Все сыты, обуты, одеты, чего еще надо? А ругань, скандалы – ерунда! Милые бранятся – только тешатся.

Но из-за этих скандалов меня порой так и подмывало сбежать из дому.

Я убеждала себя и Таньку, что мы с ней приемные дети, что наш настоящий отец певец Валерий Леонтьев, а мать – милая, добрая певица Валентина Толкунова. Ну разве ж стала бы родная мать кричать на своих детей? А все мамины срывы я принимала на свой счет.

Однажды я и впрямь чуть не сбежала и не увела с собой сестру в детский дом. Я верила: там нам будет лучше.

Мы такие разные

Впрочем, то, что родители постоянно сравнивали нас с сестрой, и это сравнение было не в Танину пользу, играло мне даже на руку. Мне нравилось чувствовать свою «особенность».

Это не значит, что я на самом деле была в чем-то лучше сестры. Просто я умела искусно маскироваться, скрывать от других дурные поступки и мысли, «заметать» следы.

Таня в этом смысле была более наивным и бесхитростным ребенком. Она тянулась ко мне, всюду следовала по пятам, как хвостик. Начну коллекционировать открытки, и Таньке их подавай. Возьмусь за календарики, оставив открытки сестре, как тут же выясняется, что они ей надоели, она тоже хочет копить календарики. И так во всем.

Я дразнила Таньку: повторюшка дядя Хрюшка, прятала от нее свои вещи. Но от Тани ничего не утаишь, найдет и вдобавок испортит – из вредности.

Дружить у нас не получалось. Я готова была терпеть Таньку до тех пор, пока она меня слушалась. Было приятно с ней нянчиться, опекать, развлекать, играть в дочки-матери (мамой, конечно, была я), но стоило младшей сестре нарушить мои правила, взять что-либо без спросу или проявить своеволие, как она мгновенно впадала в мою немилость.

Разве могут сестры быть такими непохожими? – удивлялись все.

Мы и вправду были очень разные, но вместе с тем нам почти всегда нравились одни и те же книги, а для меня это важный показатель душевной близости.

В детстве родители измеряли наш рост, делая зарубки на дверном косяке, и я помню, как сестра мечтала сначала догнать меня, а после и перегнать. Я росла медленно, а Танька быстро, и годам к двенадцати-пятнадцати окружающие уже не могли различить, кто из нас старшая, а кто младшая, некоторые вообще думали, что мы близняшки.

При каждом удобном случае мы с сестрой спорили, обзывались, бывало, даже дрались.

Темперамент у Таньки был бешеный. Однажды она так припустила в меня железной кружкой, что не увернись я вовремя, ходить бы мне с разбитым носом или лбом. На двери, принявшей удар на себя, осталась внушительная вмятина.

Мирись-мирись и больше не дерись

За драки родители нас наказывали.

Правда, они никогда не выясняли, кто был зачинщик, из-за чего разгорелся сыр-бор.

«Обе хороши!» – любимая мамина фраза. Всыпать ремня обеим и весь разговор.

– За что?! – в один голос вопили мы с Танькой.

– За дело! – приговаривала мама, прохаживаясь по нашим попам ремнем, тапком, поясом от халата, скакалкой, собачьим поводком, проводом от чайника, скрученным полотенцем, шлангом от стиральной машины – здесь мамина изобретательность не знала границ.

Если же через какое-то время выяснялось, что под горячую руку попало невиновному, она редко признавала свою неправоту. Заявляла: профилактика еще никому не повредила!

Ремень сделал меня абсолютно нечувствительной к боли телесной, но крайне обострил чувствительность души. Тут я была настоящим «экстрасенсом».

Замечали когда-нибудь, как внимательно смотрят на лица людей животные и младенцы? Они буквально считывают их, срывают маски. Ребенком я могла по шагам и по тому, как поворачивается в замочной скважине ключ, определить, в хорошем настроении пришла с работы мама или в дурном. И если в дурном, то на глаза ей лучше не попадаться.

Мы с Танькой ненавидели ремень и по возможности старались спрятать его подальше, а заодно убрать из зоны видимости все тапки. В этом случае мама просто разводила нас по разным углам или запирала – Таню в ванной, меня – в туалете. И выключала свет.

В стене под потолком имелось окошко. Поскулив немного в темноте, мы с сестрой принимались налаживать связь – перестукиваться и переговариваться. Или, взобравшись – Танька по батарее, а я по кафельной стене, раскорячившись и упираясь в нее ногами и руками, прилипали к окну и корчили друг другу рожицы. Так незаметно наступал мир.

Я не я и папироса не моя

Весна. Мы с папой гуляем во дворе. Я играю в мячик, а трехлетняя Танька у меня его отбирает. Я не отдаю, Танька – в рев.

Выходит мама, отнимает мяч и вручает его сестре, пристыдив меня: она же маленькая!