Когти тигра(изд.1972)

По Диксону в течение двух часов выпущено было всего до ста снарядов крупного двухсотвосьмидесятимиллиметрового калибра и свыше трехсот снарядов других, меньших калибров. И под этой огненной лавиной Диксон выстоял!

На исходе второго часа Болькену изменила его хваленая выдержка. Быть может, он сломал свой «данхилл», ударив им о нактоуз [34], быть может, выругал или как-то иначе выразил свое раздражение, этого мы с вами не узнаем. О таких вещах не принято писать в мемуарах. Реакцию на поражение доселе непобедимого аса будущий командир корабельного десанта обходит деликатным молчанием, тем более что сам он в это время находился не на «Шеере», а на подводной лодке.

Во всяком случае, после третьего прямого попадания снаряда в «Шеер» Болькен приказал поставить дымовую завесу и, закутавшись в нее, как в темный плащ, покинул Карское море, оказавшееся для него негостеприимным…

Я рассказал вам столь подробно о «Сибирякове», «Дежневе», «Революционере» и береговой батарее Корнякова потому, что подвиг их, по моему разумению, непосредственно повлиял на поведение связистов Потаенной во время десанта, последовавшего за нападением «Шеера» на Диксон.

Такова на войне наглядная сила примера!..

Но мы в Архангельске, понятно, не знали о том, что под водой за «Шеером» тянется хвост и на обратном пути хвост этот зацепит Потаенную. Имею в виду подлодку с будущим мемуаристом, при коем, надо полагать, находился небезызвестный вам Атька, «слуга всех господ».

12. «ТЕБЕ ТУДА НИКОГДА НЕ ДОЙТИ!»

Между тем, беседуя впоследствии со мной, Гальченко вспоминал не раз о том, что лето 1942 года — до высадки гитлеровского десанта — было, пожалуй, самым счастливым летом в его жизни.

Чувство самоуважения очень окрепло в нем за зиму — вот что важно! Он выдержал испытание бомбежкой, штормами, мраком, пургой и морозами. Босиком пробежался по тундре, чтобы оповестить своих о вражеской подлодке, всплывшей у Ведьминого Носа. Вместе с остальными связистами отгрохал в тундре дом — во какой! Участвовал в поисковой группе и нашел на льду озера Нейто остатки метеорологического прибора — психрометра. Наконец, он был признанным главным градостроителем будущей Потаенной!

Счастливое лето! Оно, правда, было очень коротким. Но чем счастье короче, тем оно дороже, вы не находите?

В ямальской тундре день, в ямальской тундре светло, и это уже была радость! Весной и летом сорок второго Гальченко просто упивался ею!

Словно бы добрые хирурги вернули ему зрение, но не сразу, а постепенно. На востоке над тундрой бесшумно отодвинулась или чуточку приподнялась заслонка, за нею блеснула узкая белая полоса, потом купол звездного неба начал сползать к западу, а белая полоса расширялась и расширялась. Все, что здесь происходило прошлой осенью, повторялось, только в обратном порядке: сумерки в середине дня делались все короче. И наконец люди увидели солнце, без которого маялись столько времени.

А потом они с изумлением, почти не веря себе, услышали щебет птиц. И одновременно ощутили пьянящий весенний запах талой воды. А еще через несколько дней увидели в тундре чудо — цветы!

Да, Галушка отчасти был прав: растительности здесь приходилось поторапливаться!

Кое-где в лайдах и на дне разлогов снег еще не успел стаять, а по неоглядным просторам полуострова уже раскинулся цветной, веселящий душу ковер. На буро-пепельном фоне мха и лишайников красовались цветы: полярный мак, полярная незабудка, золотистые лютики. Между «клумбами» цветов возвышались гигантские торфяные обелиски — иногда до двух-трех метров высотой. На них был наброшен бархатистый полог мха, а в него вплетались узоры лишайника, нежнейшие, белые, словно кружева.

И надо всем этим стоял неумолчный щебет, звон, бранчливый пересвист! Мириады птиц летовали на Ямале…

В связи с этим связисты смогли внести некоторое разнообразие в свое меню.

— Омлетика захотелось ребятам, — умильным голосом объявлял дежурный кок

— на посту готовили по очереди, разве я не говорил вам об этом? — Не в службу, а в дружбу, Валентин, сходил бы ты за яичками на базар!

Для Гальченко ходить на «базар» было сплошным удовольствием. Речь шла, как вы догадываетесь, о птичьем базаре. Яйца лежали там не на прилавках, а прямо на земле, пестрея забавными крапинками, похожими на веснушки.

И вот одно из самых безмятежных летних воспоминаний Гальченко. Он стоит посреди тундры, окутанной испарениями, залитой ярким светом, а над головой его слышен оглушительный свист крыльев, будто ангелы собрались вознести его живым на небо. Какие там ангелы! Это птицы! И они просто вне себя — ругаются на своем птичьем языке, как самые квалифицированные базарные торговки.

— У-у, жадины! — старается урезонить их шестой связист Потаенной. — Десятка яиц пожалели? Вон сколько еще у вас!