Когнитивный диссонанс

День «Восьмое мартобря» —
красный день календаря.
Говорят, что эту дату выбрали
совсем не зря.
Почему же так решили?
Клара с Розой, говорят:
«Бабы подвиг совершили
много лет тому назад».

Кто такая Клара Цеткин,
не могу сказать вам, детки, Клара Цеткин – феминистка,
я её не знаю близко (не имел несчастья знать),
но могу вам рассказать: есть у нас в подъезде Клава,
скандалистка и отрава,

муж, как выпьет, так страдает,
душу настежь открывает:

«Клава – женщина упрямая,
своенравная при том, не хозяйка, и не мама, и ещё,
скажу вам прямо: «Клава в дом – там всё вверх дном». И ещё хочу сказать: «Ежели такая мать
будет у твоих детей, ты скорее, без затей, удирай из дома;
если у тебя «семья», от которой нет житья, лучше сразу в омут. Там хоть, полежать в тиши
для спокойствия души, сможешь без нотации. Дома, ж, книжку почитать, посидеть
в прострации, даже нечего мечтать – слушай
декларации:
«По каким таким причинам,
всё хорошее – мужчинам,
Ну а бабам, только стирка да уборка,
да протирка
или же мытьё полов.
Дайте равенство полов»!

«Ты домой придёшь «с устатка» —
ни обеда, ни порядка. Отдохнуть, поесть бы надо – «Фиг-то»: дома баррикады. Вот такие, брат, есть бабы:
столь не хрупки и не слабы, Что нет сил им возражать.
Не заставили б рожать»!

Но, вернёмся к Кларе Цеткин:
Что на самом деле было,
ну, хотя б, позавчера,
Клара начисто забыла,
так что, это всё… игра.

Вообще-то, вся «История» это,
так сказать, теория. То, что было, годы скрыли под густым
налётом пыли и дерьма… Не трожь, постой!
Это же «культурный слой»! В нём нельзя копаться истово,
есть на то, специалисты.

Ну, а «спец», вам скажет так:
«Не дерьмо, а артефакт! Изучая артефакты, мы понять
сумеем, как там, люди в прежние года, жили были,
а когда, документ, тех лет найдём, всё, как есть, про них поймём».

Ну, а я отвечу в такт:
«Всё ж, дерьмо… ваш артефакт; вот, разыщешь «документ»,
думаешь, в один момент развернёшь и прочитаешь, и про всё,
про всё узнаешь? Ты сначала разверни, и хоть,
что-нибудь пойми». «Вот те, бабка, артефакт»!
Ну, а прочитать-то как? «Документ» в твоей руке —
разбери-ка, эти буквы
в незнакомом языке. Эти «чудо – закорючки», запятые,
«штучки – дрючки» —

кто из вас, их разберёт,
растолкует и поймёт? Если ж, кто и разберёт, как понять,
что он не врёт? Потому, что человек, привирает
весь свой век,
кое-что, конечно, знает,
остальное – довирает, не со злобы он, а так, чтоб сказали:
«не дурак». В переводах ошибаются даже
лучшие умы,
вот, у вас узнать пытаются,
кто такая «мать Кузьмы». Кто из вас «смогёт» сказать,
«Вас из дас»** «Кузькина мать», кто сумеет объяснить,
коль, по голове не бить.

Правда с жизнью сочетается
очень плохо, вот беда!
Человек же, он старается
всё улучшить, и всегда

«исторические факты»,
он желает «причесать», и «подчистить», и «пригладить»,
и на свой манер наладить. В результате, получает очень
«правильные» факты, но, конечно, добавляет: в них свой,
«человечий фактор». Впрочем, «фактор», что печально,
в документе изначально.

Летописец, что он видел?
Но, ведь, пишет… раз велят, Он, ни строчки не прибавив,
всё, что люди говорят, как услышит, так запишет.
Только вот, чего он слышит: шепелявый «очевидец»,
бестолковый, как кобыла, путаясь в воспоминаньях,
излагает «как всё было», кое-что, он помнит точно,
кое-что, слегка забыл,

кое-что, приврёт нарочно,
но клянётся, что воочию видел всё и всюду был… То ли, прошлое в тумане, то ли,
в голове туман, толь, волнуется рассказчик, то ли,
вовсе, всё обман. Сквозь волнистые туманы,
пробираясь, как луна, летописец, чертыхаясь,
и не веря ни хрена,
ни в геройство, ни в мучения, ни во сны,
ни в привидения, всё же, пишет, то, что слышит,
ибо помнит правило: «коли, ты не пообедал, прожит
день неправильно». И, конечно, он запишет, дурь,
которую услышит. Правда, нет ли? – Кто поймёт!
Долг его – писать, что слышит? «Очевидец» – врёт, как дышит,
«летописец» пишет, пишет…

Истина всегда туманна…
не гуманна и обманна…
То ли дело, братцы, ложь:
ВСЁ логично, исторично,
и весьма педагогично —
ВСЁ запомнишь, ВСЁ поймёшь.
Сразу станет ВСЁ понятно,
не забудешь целый век;
летописец, что занятно, он, ведь,
тоже человек,
как услышит – так запишет, впрочем,
что, он там запишет?
Вы бы, тоже горевали,
коль узнали бы, про то,
что у вас коня украли, спёрли
новое пальто…
Энтот, «человечий фактор» перегнёт
любые факты,
истина умеет скрыться, затаиться,
как никто:
вот, услышит он: «пёс – рыцарь»,
а запишет: «конь в пальто».
Наш «нестор» должен ощущать,

погибель ждёт его иль слава, а, значит, чётко понимать:
соврать он не имеет права; ни влево шаг, ни шага вправо,
отнюдь не должен допускать. Он должен правду выявлять,
не допуская тени фальши, но, власть, обязан прославлять,
коль хочет, «нестором» быть дальше, и должен думать, ЧТО писать,
и аккуратно выбирать, что записать, а что… оставить…
кого, за что, и, как, прославить. Ведь летопись, не есть забор,
«доку́ мент требует порядка», вертись, крутись, хитри, как вор,
пиши, конечно… но с оглядкой. Да мало ли чего, кто вспомнит —
умасли тех, кто тебя кормит. Чай, путь твой не усыпан розами,
помилуй Боже! Только розгами. Ах, розги, плётки и решётки —
они заткнуть умеют глотки.

Поймёшь, коль знаешь эти вещи:
не хвалишь – «значитца» клевещешь! Твоим писаньям будет вера,
коль не клевещешь, против ветра, иначе же (печальный факт),
сам превратишься в… артефакт.

Простите, я слегка отвлёкся,
слегка теорией увлёкся, но, не забыл про наших женщин, нет,
я не стал любить их меньше, и, коль уж, подстерёг момент, скажу:
«на что вам документ, зачем он вам, чай каждый знает:
нас лишь любовь соединяет, любви приятные моменты,
а документы, документы – они нам, только жить мешают
и от любви нас отвлекают.» Не стоит верить документам,
они, ей Богу, ни к чему, поверьте, слову моему.

Скажу вам, как родной жене:
«Не верь соседям, верь ты мне»!

«На гвоздь вниманья, ваши уши
повесьте уж» – я вас прошу, а я, как подобает мужу,
всё, всё, подробно расскажу. Ну да, клянуся ужином,
всё расскажу, что нужно вам. Ей, ей! Подобно очевидцу,
всё расскажу подробно, в лицах:

«К башням города спокойным,
не громадным, но достойным,
кажется, со всех сторон
подступает легион…
Командир… трибун, легат ли…
Это было так давно,
что теперь припомню вряд ли,
да и вам, не всё ль равно.
И, конечно, я не знаю, всех
подробностей вообще,
но картину представляю:

«Гордый римлянин в плаще, как влитой сидит на лошади
и брезгливо смотрит вдаль. Видит стену и часть площади,
а в глазах его печаль или, может просто скука… «Взять сей город не наука, вещь
обычная весьма, тут не надобно ума: «Вон оттуда две когорты, а оттуда»… —

«Что за чёрт!» —

Из открывшихся ворот люди в чёрном
выезжают
и по-своему вещают:
«Гыр, гыр, гыр! Гыр гыр – гыр гыр! Тыры – пыры!» – «Восемь дыр!» – * Это местный царь,
встречает хлебом-солью (как тут быть), сам-то он, уже не чает
и до вечера дожить. Главный римлянин поморщился,
слыша варварскую речь,

«Что там, под плащом, топорщится,
там кинжал? А, может, меч! О, Юпитер! Право дети! Точно дети,
где их мать, думают, что есть на свете вещь,
что может нас пугать, кроме, разве что, сената.
Эй! Схватить и обыскать»! Тут бы встрече был конец,
но, из-под плаща ларец царь немедля достаёт и,
с поклоном подаёт. Римлянин ларец открыл,
и тотчас опять закрыл.

«Нелегка ты «жизнь военная»,
средь зверей, за целый век – озвереет человек… хорошо, хоть,
деньги платят, но каких же денег хватит, ежели,
все силы тратить, на прекрасное, на то, что,
пока в мечтах имею:

мой дворец вблизи Помпеи… Кто бы знал, что столько силы
требует постройка виллы… Виллу строит академик…
бездна вкуса – бездна денег…

Что ж, такое подношение —
это, так сказать, решение». —

«Гыр, гыр, гыр! Тыр быр мыр орт!» – *

Всадник вздрогнул: «Что за чёрт!
С мысли сбил, дурак, скотина!
Эй! Давай, переводи нам.
Нет! Сначала мою речь:

«Мы издалека спешили,
чтобы вам законы дать.
Жить нельзя вам так, как жили,
отучитесь воровать…
Отказать вы нам не вправе —
будете при «Римском праве»!
В общем, будете довольны,

а иначе, будет больно, впрочем, это впереди…»!
«Что кричат, переведи!?

От «Гыр, гыр» башка устала, не пойму!
Давай сначала! Что гундят! О чём там речь? —
Вот как!? Город поберечь! Мол, сегодня приберёмся
и вас в гости пригласим… Что ж, чтоб зря не тратить сил, если ваше предложенье
в отношенье подношенья, удовлетворит меня,
я готов его принять, пусть потомки и про нас,
скажут: «Вене, види, вики»,*** пусть Плутарх напишет речь,
город можно… поберечь, этим, мы себя прославим,
впрочем, стражников оставим, до утра пусть подождут, и присмотрят,
как всё тут.

Слышь, толмач! Давай опять!
Ты им должен рассказать,
мы готовы подождать,
хоть, до завтра,
но уж завтрак, будем в городе вкушать.

Только, чтоб могли мы ждать,
прям сейчас, должны вы дать то, что нам необходимо,
чтоб спокойно отдыхать. Надо нам, всего одно:
хлеба, бабу и вино
дайте каждому солдату. Говорю не за себя,
не жалейте харч добротный, Воин сытый – воин добрый,
разве что, прибьёт любя. Что сказал – давайте сразу,
нет – пеняйте на себя». —

Оглянувшись на манипулы,
он скомандовал: «Кругом!
В лагерь шагом марш»! —

Потом он вернулся к разговору:
«Всё понятно!? —

«Ясный нос!»**** Только есть, один вопрос…
так, загвоздочка одна:
«сколько, надо вам вина?»

И ещё, один вопрос,
он волнует нас не меньше: «сколько, надобно вам, женщин?» —

«Сколько женщин!? – Ты хитёр!
Коли фраза не случайна, за такой вопрос – костёр,
то, военная, слышь, тайна! Минимум, могу назвать:
«нам хватило б… тысяч пять. Не люблю я, знаешь, давку,
ни за бабу, ни за лавку!» —

«Тысячь пять!!! Кусать мой нюх!!!*****
Где ж найдём мы, столько шлюх!» —

«Что ж, не шлюхи —
так не шлюхи, воины неприхотливы, главное, чтоб не старухи,
вымыты и не сопливы!» И запомни под конец,
нужен мне ещё ларец!» —

Вот такой, был разговор.
Вот, какой был договор.
Римлянин, мечтой смягчённый,
едет в лагерь ночевать,
Ну а царь, разгорячённый —
в город, жителей сбирать.