Когда завтра настанет вновь

Он касается ладонью ближайшей ветки, тонкой и гладкой: юного отростка мшистой узловатой ветви, которую старый бук выпустил в сторону на высоте человеческого плеча. Под его пальцами та вытягивается и ширится, покрывается новыми листьями, растёт на глазах; когда она становится толще руки, кора в одном месте трескается, обнажая светлую древесину, в которой темнеет ряд маленьких круглых отверстий.

Сид достаёт из трещины флейту – та легко отделяется от цельного массива, оставляя на своём месте пустоту. Вновь касается ветви, и прежде, чем кора срастается, пустота затягивается свежим волокном, готовым переправлять живительные соки.

– Я исцелил его рану. – Сид по-приятельски ласково похлопывает буковый ствол. Поднеся флейту к губам, извлекает из неё несколько звуков, звонких и терпких, далеко разносящихся в ночной тишине. – Он потратил много сил, но больше мы его не потревожим.

– Можно посмотреть?

В словах – трепет, робость и восхищение. Это вызывает у сида улыбку, с которой он и протягивает своей спутнице новорожденный инструмент: поперечную флейту с шестью отверстиями и деревянным мундштуком. Девушка проводит пальцами по идеально гладкой, без единой щербинки, без единого стыка поверхности и едва заметно наклоняет голову, гладя флейту длинными волосами.

Лаконичный жест передаёт её потрясение лучше непрозвучавших возгласов восхищения.

– Ты говорил, вы поёте, когда колдуете, – возвращая флейту сиду, произносит она; эмоции с трудом различимы за маской сдержанности.

– Нам нет нужды петь вслух. – Коул идёт обратно к воде. Опускается на колено, подметая одеждами мокрый песок, пока тихие волны тянутся к его ступням, не решаясь до них дотронуться. – Поют наши души. И слышит песню лишь то, к чему она обращена.

Сид кладёт на воду прямую ладонь, едва касаясь поверхности кончиками пальцев. Затем поднимается – и, сжимая флейту одной рукой, другую снова протягивает девушке, следящей за каждым его движением.

– Теперь домой? – спрашивает она почти обречённо.

– Нет. Вы увидели далеко не всё из того, что я хотел вам показать. Но вы должны закрыть глаза и идти за мной.

– Зачем?

В ответ она слышит лишь плеск волн и шёпот леса, подталкивающий её в спину, шепчущий, что она зашла слишком далеко, чтобы отступать.

Смежив веки, девушка снова вкладывает пальцы в ладонь сида, разрешая потянуть её за собой, и какое-то время они идут в молчании, что не нарушают даже звуки их шагов. Этих звуков попросту нет.

– Смотрите, – говорит Коул наконец. – Только не отпускайте моей руки.

Она недоумённо глядит перед собой – на бледное лицо Коула и берег озера, едва различимый во тьме. Оглядывается на буковый лес, оставшийся далеко позади, отделённый от них широкой полосой тёмной воды.

Догадывается опустить взгляд себе под ноги.

Они стоят на воде, касаясь сухими ногами гладкого зеркала, в котором сияют отражённые звёзды: остро, пронзительно, так, как никогда не сияют в городе.

– Ты… – девушка поднимает голову: взгляд её, утратив всякую насторожённость, светится восторгом, что ярче звёзд, – как?..

– Воду можно просить не только о том, чтобы она нагрелась. – Фейри протягивает руку с флейтой в сторону, разжимает пальцы – и инструмент остаётся висеть в воздухе, словно его удерживает невидимка. – Вэрани, вы подарите мне танец?

Спустя мгновение флейта начинает играть. Взявшийся из ниоткуда ветер перебирает волосы сида и его спутницы, не тревожа озёрной глади.

– Я… – она в смущении опускает голову, – не умею танцевать. Не те танцы, что танцуете вы.

– Это неважно. Не со мной. Не для меня.

Она поднимает глаза, прячущиеся под косой чёлкой. Во взгляде фейри – тягучий мёд, пьяный вереск и закатная ворожба, и девичьи плечи расправляются сами собой ещё прежде, чем она кивает.

Флейта плетёт мелодию из звёздного света и душистого тёплого ветра, когда фейри с Эмайна и смертная дева делают первый шаг. Они идут, едва смыкая кончики пальцев, очерчивая широкий круг на воде; под ногами их расходится рябь, ломая отражения звёзд, и когда круг замыкается, они шагают навстречу друг другу, чтобы под пение флейты закружиться в странном, неправильном подобии вальса. Повороты быстрые, но ни он, ни она не сбиваются со стремительного ритма, не путают шагов; её движения столь же выверенны и изысканны, сколь его, в глазах – бархат той же заворожённости. Они танцуют сквозь сумрак, оба одинаково нездешние, и неважно, что она в джинсах вместо летящего платья: глядя на них сейчас, никто не сказал бы, что на воде не двое фейри.

Когда флейта затихает, они замирают на неподвижной озёрной глади, и девушка запрокидывает голову, глядя в фиолетовое небо.

– И что, каждый может так танцевать под флейту сидов?

– Нет. Не каждый. – Коул держит её опущенные руки, не сводя взгляда с её лица, залитого жемчужным блеском ночных светил. – Но и не каждый сможет петь, как вы.

– Эта песня… которая играла сейчас… я ведь пела её, когда встретила тебя. Откуда ты её знаешь? Или запомнил тогда?

– Это наша песня. Её сочинил один дин ши. Уместнее было бы спросить, откуда её знаете вы.