Когда воют волки

Мануэл Ловадеуш поспешил выйти из трактира, и они крепко обнялись. После обычных в таких случаях приветствий завязался оживленный разговор. Ребордао знал Мануэла еще с войны, которую они прошли бок о бок. Не раз друзья смотрели смерти в лицо.

— Ты должен быть с нами, Мануэл…

— А как же иначе? Я в твоем распоряжении. Однако помни, что насилие никогда не доводило до добра.

— Только мне не говори об этом! Многое в нашем мире создано не добром, а злом, и это старо, как сам мир. Большинство королевств, владений и состояний было создано силой, они обагрены кровью. Что ты на это скажешь?

— Как только небеса терпят это?

— Там, видно, заняты другим!

— Ничего, когда-нибудь все изменится…

— Оставь, пожалуйста! Для нас каждая минута длинна, как пыльная дорога. Мы рассчитываем на тебя. Ну, я пошел, уже поздно. А ты приходи в поселок. От нас пойдут Жусто, Накомба и еще кое-кто. Прощай, друг!

Мануэл Ловадеуш вернулся в трактир, низко опустив голову.

— Без всяких сомнений, прольется кровь, — сказал Накомба, который слушал друзей, озабоченно качая головой. — Прольется, обязательно прольется. Если правительство тронет нас, мы достойно ответим. Но вы, сеньор Ловадеуш, можете не беспокоиться. Рошамбана не попадает в вону, хотя с южной стороны граница проходит совсем близко. Они очень хотели бы заполучить Рошамбану из-за родника, но из этого ничего не выйдет.

— Рошамбана принадлежит мне, — твердо сказал Ловадеуш. — Я уверен, и отец будет против.

— Теотониу? Не может быть! — съязвил дядя Карлиш, который уже заявил, что тот, кто первым к ним сунется, первым и споткнется.

— А что?! У него слово с делом не расходится, — вставил Жусто.

— Да, уж он зря болтать не станет, хоть и горяч, — подтвердил Накомба. — Знаете, как он расправился со сторожем Манга Куртой? Этот жулик, который словно для того и создан, чтобы причинять беспокойство честным людям, забрал кролика вместе с капканом Теотониу. Но Теотониу пришел как раз вовремя, когда вор собирался улизнуть, и навел ружье прямо ему в сердце. «Или клади, что взял, — говорит, — или сейчас отправишься в ад!» Манга Курта — трус, у него сразу ноги подкосились.

— Теперь, когда ему нужно нарубить веток, он взбирается на сосну, как кошка.

— Он думает, раз он наложил лапу, значит, уже стал хозяином, — заключил Накомба.

Их слова пришлись по вкусу Мануэлу Ловадеушу, который, хоть и был человеком сдержанным, не мог не гордиться подвигами отца. Старика уважали. И Мануэл, стараясь скрыть свои чувства, дал трактирщику знак налить всем по полной.

— Лей, Накомба, не жалей! — Затем он снова повернулся к стойке. — Много новостей я услышал от земляков. Значит, Рошамбану не трогают. А вообще правительство поступает несправедливо, отнимая у крестьян их землю, крестьян и так стригут, как овец. Они же, словно дети, часто не знают, чего хотят, что им на вред, а что на пользу. Вы уверены, что вас обкрадывают? А может, тракторы поднимут эту целину для вашего же блага?

— Для нашего?! Да они только о своем заботятся. Когда сосны подрастут, они же и будут их рубить. Дороги, которые хотят провести в горах, только им нужны, а дома строятся для охраны. И телефоны они ставят только для себя, предупреждать посты, если кто из нас пойдет в лес за дровами или жердь вырубить. Одним словом, польза от этого только им. Прощай, наша землица, прощай, больше тебя нам не видать. Попасть на участки будет трудней, чем в сказочный замок! — горько пошутил парень, который недавно рассказал о событиях под Алжубарротой.

Снова помолчали, глядя на склоны гор, которые вставали на горизонте. Чтобы как-то утешиться, выпили. За ваше здоровье… еще по одной… еще… Ковш Большой Медведицы прошел полнеба и повернул свой посох обратно. Колючий ветер раскачивал ветви сосен.

Кружки в полканады^[5] и стаканы в пинту безостановочно мелькали, одни наполненные, другие пустые. Успевай только подливать! Ведь залить горло горца все равно что наполнить водой высохшее озеро.

Осушая кружку за кружкой, Мануэл Ловадеуш почувствовал, что вино ударило ему в голову. Радость снова оказаться в родных краях, среди земляков заставила его забыть о своих огорчениях и обо всем на свете. Он продолжал пить и скоро совсем захмелел. Пол качался у него под ногами. Те, кто напился до потери сознания, как и те, кто еще кое-что сознает, подчиняются какой-то силе, развязывающей языки и заставляющей изъясняться более или менее красочно. Во хмелю Ловадеуш сохранял способность мыслить, но был склонен к мелодраме. Полеты его фантазии, правда, содержали в себе какие-то трезвые суждения, однако очень трудно было уловить смысл его разглагольствований.

Он начал приставать к Жусто: