Когда ты была рыбкой, головастиком - я...

Да, мы совершаем прыжок веры на свой страх и риск, однако то же самое касается и решения не прыгать. Джеймс выражает это на политеистический лад. Человек, который «сам себя запирает в ловушку логики» и требует: «Пусть боги сами добьются, чтобы человек их поневоле признал, иначе тот их не признает вовсе», может «лишиться своего единственного шанса познакомиться с богами».

Свой трактат Джеймс заключает следующей выдержкой из Фицджеймса Стивена: [127]

Мы стоим на горном перевале, среди снежных вихрей и слепящего тумана, сквозь который время от времени проглядывают тропы, которые могут оказаться обманными. Если мы останемся неподвижны, то замерзнем и погибнем. Если мы изберем неверную дорогу, то упадем вниз и разобьемся. У нас нет уверенности, что среди этих путей имеется правильный. Что мы должны сделать? «Быть твердыми и мужественными» [128]. Старайся ради лучшего, надейся на лучшее и принимай всё, что тебя ждет… Если всё это завершится смертью — что ж, мы не могли встретить смерть лучше.

Сходство с Паскалевым пари здесь очевидно, и в других своих текстах, особенно в трактате «Чувство рационального», Джеймс еще больше усиливает эту параллель. В сущности, он говорит следующее: вера в Бога и бессмертие не подкреплена логикой или наукой, но, поскольку она являет собой живой выбор, мы в данном случае не можем избегнуть эмоционального решения. Если «прыжок веры» делает вас счастливее, значит, для вас лучшая ставка в этом пари — вера. Вы много выиграете и мало потеряете. Вы имеете правона веру. (В более поздние годы Джеймс замечал, что ему следовало бы так и назвать свой трактат — «Право на веру».) Полагаю, Джеймсу бы понравилось, как формулирует идею такого же пари граф Мануэль в романе Джеймса Бранча Кэбелла [129]«Фигуры земли»:

— Не исключено, сэр, что так и обстоит дело, однако с вашим убеждением куда удобнее жить, а ведь жизнь — это и есть мое нынешнее занятие. Смерть же я вынужден буду принять, когда настанет черед, и если выбирать между вашим убеждением и моим, то с моим умирать приятнее. Кроме того, если ваше утверждение верно, то я даже не смогу выяснить, ошибочно ли мое. Таким образом, если я придерживаюсь глупой старой веры, которую передали мне предки, я выигрываю вчистую, получая по меньшей мере утешительные надежды, и ничего при этом не теряю, — заявил Мануэль со своей всегдашней твердостью [130].

Как мы уже видели в предыдущих главах, Джеймсу было свойственно время от времени впадать в риторику, из-за которой его взгляды так легко высмеивать. Приводимые им многочисленные примеры того, как «вера в факт помогает создать сам факт» (скажем, вера в чей-нибудь карьерный рост или в футбольную победу), явно не имеют никакого отношения к вере в Бога. Как будто вера в Бога может каким-то образом способствовать тому, что Бог станет реальностью! Джордж Сантаяна в своем блистательном очерке о Джеймсе [131]справедливо порицает того за эти излишества (которые, по-моему, являются плодом Джеймсова энтузиазма вкупе с его же путаной эпистемологией), однако нападки Бертрана Рассела (в его «Истории западной философии» есть глава, посвященная Джеймсу) бьют совершенно мимо цели — как и его критика Дьюи в следующей главе. Рассел всерьез предполагает, что с помощью системы аргументов Джеймса можно с одинаковой легкостью доказать и то, что «существует Бог», и то, что «существует Санта-Клаус», хотя Расселу следовало бы понять, что гипотеза Санта-Клауса не является живым выбором ни для кого, кроме разве что маленьких детей. Джеймс мог бы показать, что при определенных условиях ребенок имеет основания поверить в Санта-Клауса, однако, как только он повзрослеет настолько, что сумеет воспринять доказательства, противоречащие этой гипотезе, его вера тотчас же сменит знак на противоположный.