Когда ты была рыбкой, головастиком - я...

Советская философия официально создавалась и развивалась как атеистическая, и на протяжении многих десятилетий мы наблюдали в России необыкновенный религиозный эксперимент — попытку властей уничтожить веру в сознании всех граждан страны. Насколько это удалось? Если даже взять высших советских чиновников — кого среди них было больше, подлинных атеистов или же тайных верующих? Как повлияла на Россию атеистическая кампания советской власти — положительно или отрицательно? Существовала ли в России (да и где-либо еще, если уж на то пошло) прямая либо обратная зависимость между психическим здоровьем и верой? Я не знаю ответов и на эти вопросы.

Впрочем, есть один факт, с которым, пожалуй, согласится и атеист, и теист. У многих людей (возможно, у большинства) существует глубокое, неискоренимое желание жить, не умирать. Вероятно, именно это желание, этот страх упасть в «глухую черноту бездны» (слова лорда Дансени) — не более чем проявление генетических механизмов, помогающих избегать смерти. Или здесь нечто большее? Легко понять человека, представляющего себе смерть окончательным исходом, — всё в нашем опыте указывает на это, — однако я разделяю с Унамуно его сильнейшее недоверие к тем, кто кажется счастливым и хорошо приспособившимся к этой жизни, однако всерьез заявляет, что совершенно не хочет жизни следующей. Действительно ли такие люди имеют это в виду? Или же перед нами лишь маска, которую они считают респектабельной, а в глубине души, среди ночи или в какие-то мучительные мгновения они втайне надеются когда-нибудь с удивлением обнаружить существование милосердного Бога?

То, что «прыжок веры» совершается от страстной надежды и жажды — или, что одно и то же, от глубокого отчаяния и страха, — с готовностью допускает большинство фидеистов; во всяком случае, это относится ко мне самому и к фидеистам, которых я почитаю. Вера — проявление эмоции, чувства, а не разума. Вы скажете: но разве это не принижает веру? Человек — единственное разумное животное, разве не так? Нет, не принижает. Чувство отличает нас от зверей больше, чем разум (по крайней мере — в той же степени, что и разум). Унамуно пишет в замечательной главе, которую я уже здесь цитировал: «Я чаще видел кошку, проявляющей разум, чем смеющейся или плачущей». Верно. То же самое относится к моему настольному калькулятору.

Фрейд полагал, что вера — немногим больше, чем стремление взрослого человека обрести защиту, тепло и уют, какими окружают ребенка любящие родители. Разумеется! Что же еще? Фридрих Шлейермахер [121]всё это уже высказал, когда вел речь о том, что вера коренится в нашей «тварности», при которой наше выживание зависит от помощи извне.

Истинный фидеист всё это примет. Он даже может (по-моему — должен) сделать еще один шаг, финальный шаг, который станет еще одной уступкой атеистам. Мало того что нет никаких неопровержимых доказательств существования Бога или загробной жизни, наш опыт упорно твердит нам, что природе глубоко наплевать на судьбу всего человечества, что смерть погрузит каждого из нас обратно в «ничто», предшествовавшее нашему рождению. Надо ли растолковывать очевидное? При одном землетрясении погибают тысячи хороших людей. И где ваш Бог? Не только Бога нет, заметил Вуди Аллен, но даже и слесаря-то не дозовешься в выходные. Наше сознание настолько зависимо от физического, материального состояния мозга, что генетические нарушения, лекарства, травмы, болезни, операции и одряхление могут резко изменить нашу личность, способность нормально мыслить и действовать. Даже при обычном сне мы можем на время расстаться с сознанием. Если и имеется какая-то душа, умеющая существовать вне живой серой массы, содержащейся в нашем черепе, то эта душа скрыта от нас так же, как скрыт Бог.

Я согласен с Пьером Бейлем [122]и с Унамуно: если холодный рассудок созерцает мир, он видит не только отсутствие в нем Бога, но и веские причины заключить, что Бога нет вообще. И в этом «трагическом чувстве жизни» (термин Унамуно), в этом отчаянии приходит на помощь вера — не только как что-то внерациональное, но и как нечто по сути иррациональное. Для Унамуно великий символ верующего — Дон Кихот, его соотечественник. В вере действительно есть донкихотское начало. Давайте это признаем. Давайте допустим всё! Уму рациональному мир представляетсямиром без Бога, представляетсямиром, где нет надежды на иную жизнь. Считать иначе, верить вопреки очевидности, — это, конечно, род безумия. Атеист ясно видит, что на самом деле ветряные мельницы — это просто ветряные мельницы, что Дульсинея — бедная и невзрачная деревенская простушка, от которой неприятно пахнет. Атеист подобен Саре, которая вполне резонно насмехается над престарелым Авраамом, верящим, что Господь дарует им сына.

Что сказать в ответ? Как фидеисту признать, что вера — разновидность помешательства, греза, питаемая страстным желанием, и при этом все-таки утверждать, что человеку не обязательно быть безумным, чтобы совершить этот прыжок?