Когда-то в России

Смотрящие напряженно вглядывались в серую мглу, иногда принимая за корабли неприятеля седые космы сырого тумана, наползавшие с моря в самых причудливых, похожих на парусники, формах. И тогда по крику смотрящего все бросались к орудиям, занимали свои места в готовности начать стрельбу. Комендант форта выслал вверх и вниз по берегу отряды казаков на случай высадки десанта и сейчас с тревогой ожидал от них известий. В поселке в спешном порядке вооружались все кто мог носить оружие; в море был выслан комендантский весельный бот с целью разведки. Проблуждав в тумане около часа, разведчики вернулись ни с чем.

Около полудня туман рассеялся. Море, принимая в себя лучи запоздалого солнца, заискрилось бликами и слабо зашлепало в берег волной. Горизонт был чист, ни единой посудины нигде видно не было. Однако всю оставшуюся часть дня провели в тревожном ожидании. Ночью никто не сомкнул глаз. И только к концу следующего дня, когда от всех дозоров, высланных по берегу, пришли утешительные вести о том, что присутствие неприятеля нигде не обнаружено, напряжение стало спадать, и Колесов сел писать рапорт генерал-губернатору.

Закончил уже при свече словами: «…и с божьей помощью тот приступ был отбит, что в очередной раз показало мощь русского оружия и нерушимость рубежей Российской империи. А посему, Ваше высокопревосходительство, позвольте похлопотать о награждении особо отличившихся по их заслугам согласно прилагаемому списку…» Уже много позже из письма Муравьева Василий Андреевич узнал, что английский адмирал, командовавший в то время объединенной англо-французской эскадрой, после ряда провальных попыток по разгрому русских Дальневосточных форпостов и особенно позорной двойной неудаче при штурме Петропавловска-Камчатского, покончил жизнь самоубийством, о чем Муравьеву , в свою очередь, сообщил в переписке наш посол в Лондоне.

Глава 3

Вечером, еще до темноты, выбрав сбоку тракта большую поляну, остановились на ночлег. Рядом была река, что позволяло напоить лошадей и взять воду для приготовления пищи. Ездовые распрягали лошадей, задавали им корм, другая часть обозников пошла на заготовку валежника и дров. Ночи были уже довольно холодные, и дрова требовались не только для приготовления еды, но и для обогрева, и для отпугивания хищного зверья, которого в этих краях хватало. Когда стемнело, поужинали и пили чай, расположившись вокруг костра. Лошади похрумкивали сеном, дозорные несли свою службу, находясь за пределами освещаемого костром круга. Колесов улегся на приготовленное Степаном на возу ложе из сена, застланного попоной, и молча смотрел на огонь, прислушиваясь к неспешному разговору казаков и солдат.

Беседовали вяло, чувствовалась усталость после целого дня пути; темы затрагивались самые разные: от обсуждения событий дня до домашних дел, проистекавших где-то там, где каждый оставил частицу себя и откуда приходили редкие письма.

– Дядя Никанор, – спросил вдруг молодой щупленький солдатик бородатого рябого казака,– а почто у тебя на костер завсегда глаз начинает дергаться?

Никанор прикрыл левый глаз ладонью, придержал так руку и, оглядев конфузливо всех свободным глазом, спросил:

– Что и сильно дергается?

–Сильно не сильно, а заметно хорошо. Ай подбил хто, али сам повредил по пьяной лавочке?

– Было дело. – нехотя ответил Никанор.

– Дак расскажи, – не отставал солдатик, тайком подмигивая остальным.

– Чего пристал как банный лист. Напужался когда-то, вот он дергается.

– Ты-ы-ы! И напужался, -удивленно протянул щупляк, оглядывая мощную фигуру казака, – Кто ж тебя такого так напугати то смог?

Никанор немного помолчал и, поняв, что ему, по-видимому от надоедливого соседа уже не отделаться, потирая дергавшийся глаз, нехотя начал: