Когда-то там были волки

В первые шестнадцать лет жизни мы с Эгги каждый год по два месяца гостили у отца в его лесу. В нашем настоящем доме, там, где нам было лучше всего. Пейзаж придавал моему существованию смысл. Ребенком я считала деревья из этого леса нашей семьей. У самых высоких и раскидистых ветви начинались высоко над землей, что говорило об их внушительном возрасте. Стволы туи складчатой исчерчивали полоски, почти ровные вертикальные бороздки, но в остальном они были гладкие, и от полуденных лучей солнца, которые заглядывали под крону, серая кора казалась серебристой. Они элегантны, эти туи, с ветками, похожими на вайи папоротника. Тсуги иные — темнее, землистее, с извилистым рисунком на шершавой коре. На тех и других сидели пронзительно-зеленые брызги мха, похожие на пятна краски. Там росло и много других деревьев, совсем молоденькие обвивались вокруг стволов покрупнее — эти напоминали строптивых подростков. Некоторые протягивали по земле змеистые щупальца, чтобы мы спотыкались о них, — эти отличались шаловливостью, хотя кое-какие из них были толстые, с густой листвой, а другие — тонкие и тщедушные. Не существовало в лесу двух похожих деревьев; каждое было уникальным, удивительным, выделяющимся, но все имели общее качество: они говорили.

— У леса есть бьющееся сердце, которого мы не видим, — однажды сказал нам отец. Он распластался на земле, и мы последовали его примеру: положили руки на теплую почву, прижали уши к траве и прислушались. — Оно здесь, под нами. Таким образом деревья общаются и заботятся друг о друге. Их корни перевиваются, десятки деревьев сплетаются с десятками других в бесконечную сеть, и так они шепчутся. Предупреждают об опасности и делятся питательными веществами. Подобно людям, они образуют семью. Вместе они сильнее. Никто и ничто в мире не может прожить в одиночку. — Он улыбнулся и спросил: — Слышите биение сердца? — И мы каким-то чудом услышали.

В тот день, когда нам исполнилось десять лет, отец отвел нас туда, где мы никогда не были. По этому лесу мы ходили всю жизнь, но так далеко он нас прежде не заводил. Пять ночей мы спали под открытым небом среди зелени, пять дней гуляли по лесу. Эгги любила дождаться полной тишины и громко выкрикнуть что-нибудь, потрясая спокойствие природы. Мне же больше нравилось молчание.

Отец всюду носил с собой атлас цветов Вернера — он верил, что это универсальная книга, на все случаи жизни. Мы с Эгги по очереди изучали страницы, водили пальцами по цветным квадратикам и их описаниям, которые заучивали наизусть. В каждой строчке указывалось животное того или иного цвета, растение и горная порода. Отец часто с гордостью говорил, что именно терминами из этой книги Чарльз Дарвин передавал цвета природных явлений, которые видел во время путешествия на «Бигле», корабле Королевского флота Великобритании. Меня всегда поражало, что «телесно-розовый», который я бы определила как розоватобежевый, — это не только цвет известняка и дельфиниума, но также оттенок человеческой кожи. Или что примерами «берлинской лазури» могут быть зеркальце на крыле кряквы, тычинки синевато-лиловой ветреницы и минерал медная лазурь.

— Эта книга связывает явления природы воедино, — обычно втолковывал нам отец, — уравнивает их, показывает, что они различаются только оттенками цвета. Она и нас представляет такой же частью пейзажа.

Но в тот день отец молчал, и мы молчали вместе с ним, пока, вместо того чтобы перейти через холм и углубиться в очередные заросли густого леса, не вышли в пустую долину. Участок земли перед нами был вычищен, все до единого деревья срублены и увезены.

— Что тут случилось? — спросила Эгги, но отец безмолвно осматривал эту картину, вбирал ее в себя и на глазах старел.

Потом взгляд его остановился на чем-то в отдалении. Трудно было не заметить это одинокое дерево, самое мощное из всех, что я видела в жизни. Изумительная дугласова пихта, упиравшаяся в небо, с почти полностью голым стволом и ветвями только на самой верхушке. Я оцепенело стояла среди разорения.

Отец направился к дереву; чем ближе мы подходили, тем громаднее оно становилось. Я легла на спину и стала наблюдать, как где-то далеко вверху пихта ласкает своей хвоей небо.

Потом отец рассказал нам историю.

— Я не всегда был тем человеком, которого вы знаете, — начал он. — Много лет назад, когда вас еще даже и в проекте не было, я работал лесорубом.

Он поведал нам о своих прогулках по лесу, таких похожих и таких не похожих на нынешние. Его обязанностью было указывать коллегам, где рубить и когда прекращать; он оценивал древесину и с помощью разноцветных лент отмечал деревья. Затем являлись лесорубы и орудовали цепными пилами, после чего живой уголок леса превращался в мертвое пространство.

Однажды он пришел на эту землю. В то время она выглядела иначе. Он двинулся сюда от реки, которую мы пересекали тем утром, отмеряя расстояние и помечая стволы. А потом дошел до этого гиганта. И дугласова пихта изменила его жизнь.