Теплоходное сообщение в это время года еще не было открыто, но человек об этом не знал или же не сопоставил этот факт с моими указаниями. Во всяком случае, он немедленно повернул в обратную сторону вместе с женой и детьми. Другие проходившие семьи тоже слышали мои слова и последовали его примеру. На всякий случай на обратном пути я просветил еще двух-трех отдыхающих – тем временем позади меня густая цепь шествующих уже разорвалась. Я с удовлетворением констатировал, что мои собеседники по своей инициативе стали спокойно и дисциплинированно разъяснять другим, почему вход на мостки, к сожалению, закрыт. Трюк сработал – все напоминало безупречно действующую цепную реакцию. Когда я спустился на берег, пристань уже опустела.
Мы немного повеселились по поводу удавшегося розыгрыша и отправились гулять дальше. Но каково же было наше изумление, когда мы, пройдя медленным шагом с полкилометра, случайно оглянулись назад и увидели, что на мостках по-прежнему нет ни одного человека. Добрые четверть часа мы стояли и смотрели: никто так и не вошел на пристань. Поток гуляющих двигался теперь по прямой, минуя дотоле столь желанный уголок, где была близость морской воды, свежий воздух. Неужели цепная реакция все еще продолжалась? Неужели люди передавали мое сообщение друг другу по цепочке? Или мою роль добровольно взял на себя какой-нибудь соотечественник с повышенно развитым чувством долга? Стоял теперь там и заворачивал всех в сторону – до тех пор, пока не покажется белый теплоход? Или же сказанное мною успело трансформироваться, как в известной детской игре в испорченный телефон, и звучит теперь так: на мостки нельзя, опасно для жизни, могут рухнуть?
Но в чем же все-таки причина столь фантастического послушания? Вероятнее всего, здесь действовал закон стадного чувства: достаточно было бы снова одного барана, чтобы направить массу в сторону моря. Мы ведь тоже до этого, не раздумывая, шли, как все: на мостки. Несмотря на все это, я почувствовал себя довольно паршиво, представив, что кому-то, возможно, немного подпортил пасхальное настроение. Оставалось одно маленькое утешение: большинство и не заметит, чего оно лишилось. И вообще: не мог же я теперь мчаться назад, чтобы попытаться исправить дело. Например, начать громко кричать: «Люди, идите на мостки! Разрешается! Нет, правда, это была всего лишь шутка. Вы имеете право». Тогда уж родители наверняка запретят своим детям следовать столь нелепым указаниям какого-то явно невменяемого типа.
Другая незамысловатая шутка доставила мне удовольствие. В 1976 году во время пребывания в Лондоне мы зашли в знаменитый музей восковых фигур мадам Тюссо. «Двойники» известных исторических личностей и представителей преступного мира расположены не где-то за стеклами витрин, а стоят в зале в самых разных местах. Пугают не только «комнаты ужасов», но и сами по себе эти восковые манекены, которые трудно отличить от живых людей. Постепенно мне, поднаторевшему в розыгрышах в духе Тиля Уленшпигеля, пришла в голову мысль выкинуть очередной номер. Улучив момент, когда меня никто на видел, я встал в позу в полутемном углу, театрально вытянув одну руку, а другую засунув в карман. Со стороны я должен был производить странное впечатление – с неподвижным взглядом в поношенной кожаной куртке и моей неизменной морской фуражке. Во всяком случае, очередная группа американских туристов в восхищении замерла перед «восковой фигурой». «Разве это не мило? – воскликнула пожилая дама. – Совсем как живой!» Она не знала, насколько была близка к истине. Ничего не подозревая, она несколько раз потрогала мои плечи. Кристель и мой сын находились неподалеку и смеялись до слез. Но это не бросалось в глаза, потому что атмосфера была непринужденной.
Я же, на которого со всех сторон таращились, как на мертвый кусок воска, чувствовал себя не очень уютно. Люди разглядывают в свое удовольствие «точную копию» и заглядывают тебе при этом прямо в глаза. Воистину нелегко стоять не двигаясь и при этом предательски не моргнуть глазом. Еще хуже, когда посетители окружают воображаемую куклу со всех сторон, чтобы лучше разглядеть. Не провожать их взглядом очень трудно, требуется немалое самообладание. Стараться незаметно дышать – не самая большая техническая сложность. Самое скверное из всего – что другие не видят обмана и рассматривают тебя действительно как неживой предмет из воска и волокон. Но ведь себя-то ты ощущаешь как живое существо. Неужели другие этого не видят? Вот тут-то могут появиться неприятные мысли о бренности человеческого существования. Не хотел бы я быть восковой фигурой.
Но американки ничего не заметили. Когда они двинулись дальше, я как ни в чем не бывало присоединился к их группе. Помещение огласилось сперва испуганными, а потом веселыми криками женщин.