Когда стихи улыбаются

Господи! Что делает возраст с человеком. На днях вышел на веранду подышать свежим воздухом. В углу сидел какой-то старичок писатель. До того, видно, старый, что дежурная принесла ему одеяло, чтобы закутать ноги. Хотя днем в Москве стоит сейчас тридцатиградусная жара. Вечером градусов 20, не меньше. И вдруг подходят к нему старушенции, которые гуляли где-то в саду:

— Михал Семеныч! Как вы себя чувствуете? Вы что тут пригорюнились? Вот хочу вас познакомить со своей приятельницей.

Другая кудахчет:

— А нас с Михал Семенычем, мне кажется, знакомить не надо. Он меня и так, наверное, узнал. А, Михал Семеныч?

Михаил Семенович:

— Простите, да нет как-то, не того… Не припоминаю…

— Михал Семеныч! Ну как же вы так можете? И не совестно вам? Ведь я же была вашей любовницей!

Михаил Семенович озадаченно:

— А вы в этом уверены?

— Михал Семеныч! (Старушка обижена и обескуражена.) Ну как же можно забыть такие вещи и тем более вас с кем-то спутать!

Михаил Семенович, приосанившись в плетеном кресле:

— Может быть, все может быть… А вообще-то я, помнится, был молодцом. М-да, молодцом!

Я почувствовал, что сейчас расхохочусь на всю веранду, и тихо смотался. Люди до того уже стали старыми, что и не чувствуют забавности разговора и неловкости даже не испытывают. Об интиме говорят, ну как о какой-то прочитанной книге или фильме…

Еще о возрасте

Позавчера приехал таджикский прозаик Икрами. Вошел в столовую и говорит официантке Вале:

— Куда мнэ сэсть?

— Вот, пожалуйста, — говорит Валя, — тут сидят трое мужчин.

Икрами задумчиво интересуется:

— А нэльзя сэсть, где три женщины?

— Ну вот, если хотите, — указывает Валя, — вон стол, где, видите, даже не три, а четыре женщины. Только они такие молодые, что не очень-то развеселитесь. Ну как, посадить вас туда?

Тот глянул и покорно сказал:

— Нэт, спасибо, Валичка! Лучше сяду где мужчины, а то паслэдний аппетит пропадет.

* * *

И еще фраза на лестнице:

— Илья! Илюша! Ой, ну что ты за человек такой, ну остановись же, Илюша! Ты же очки забыл и вот возьми мое вязание! (Изумленно.) Ой, простите, я вас, кажется, спутала с моим мужем!

Он (старым козлиным фальцетом):

— Пожалуйста. Гм, гм… лет десять назад такая путаница могла бы вам дорого обойтись!

Она (фыркнув):

— Боюсь, что десять лет назад вряд ли нужно было вас опасаться. Сказали бы лучше, лет сорок назад!

Он (уже всерьез обиженно):

— Ну, это как сказать!

Она (миролюбиво):

— Не обижайтесь, голубчик, я же вижу…

* * *

14 августа 1972 года.

Вот уже второй день, как наступила прохлада! "Прохлада" — это 23–25 градусов… Два с половиной месяца стояла жара 30–35 градусов. Такого лета лет сто, говорят, не было. Да еще год високосный… Вокруг Москвы горели торфяники и леса. Москва и Подмосковье недели две были затянуты дымом. Даже в сводках погоды говорили: "Температура 33 градуса, дымная мгла". Ну вот теперь, кажется, полегче будет. Впрочем, завтра и послезавтра обещают вроде снова 27. Неужели же не кончится эта жарища! Но старики наши дышат. Держатся за этот грешный мир цепко. Сейчас иду из столовой, а в холле Борщаговский что-то втолковывает гардеробщице Зине и гремит боржомными бутылками. Вошел с улицы Щипачев позвонить по телефону. Улыбнулся.

— Ты что же это, — говорит, — искушаешь Зиночку?! Вчера видел тебя около Сони. Теперь около Зины. Это что же: стопроцентный охват женского персонала Дома творчества?

— Да нет, Степа… никакого охвата и никакого обхвата (голос старый), руки, брат, дрожат. Не те, понимаешь, теперь уже руки…

Я, проходя мимо, сказал:

— Если бы только руки…

Оба как-то грустно замолчали. И потом со вздохом:

— М-да… пожалуй… Ну ладно, пойдем, подышим воздухом!

И, шаркая, бодро засеменили на улицу.

Откровенное признание

Этот случай произошел в первые послевоенные годы. Вернее сказать, не случай, а эпизод. То ли это был 1945 год, то ли 1946-й, точно не помню. Отгрохотала Великая Отечественная война. Все оставшиеся в живых фронтовики, раненые и нераненые, возвратились домой. На душе у большинства из них было торжественно, даже вроде бы празднично. Все-таки как-никак остались живы! Особенно это касалось тех, кто возвратился целехоньким. Было трудно, но, что ни говори, повезло! Мужчины, отсидевшие всю войну в глубоком тылу, тоже радовались, но с некоторым смущением: слава Богу, бояться за свою судьбу, прикрываться справками и белыми билетами больше не нужно! Но чувство неловкости перед фронтовиками все-таки было. Что ни говори, а не фронтовик. Как ни хорохорься, что и твой труд был очень важен, а все-таки сидел за чужой спиной… Головой-то не рисковал. Вот и стали тыловики понемножку да потихоньку как бы смешиваться с фронтовиками. А некоторые, что понаглее, даже прямо стали называть себя участниками и даже инвалидами войны. Каким образом инвалидами, если руки-ноги целехоньки? А очень просто: "Я был контужен!" Вот и весь разговор! От контузии нет ни шрамов, ни ожогов… Поди попробуй разберись, так или не так. Однако бывали и исключения. Вот об одном таком эпизоде я и хочу рассказать.