Когда рухнет плотина

Наконец, мы очутились в обширной комнате, весь пол которой покрывал мягчайший ковер. Напротив двери трещал огонь в камине. У камина стояло глубокое кресло, в котором утопал худощавый, но вместе с тем вальяжный мужчина с совершенно седой шевелюрой и властным смуглым лицом. Сидевший возде него ротвейлер вскочил и глухо зарычал.

- Сидеть, Абрек, сидеть, - негромко приказал хозяин, и пес замер, однако из его пасти временами вырывалось непроизвольное ворчание, словно внутри собаки продолжал работать какой-то механизм. - Значит, вы Шаверников? - спросил хозяин. Акцент в его речи почти не ощущался, но все же особенная твердость в произношении выдавала чужака. - Милости просим, садитесь, - он указал на стоявшее напротив него кресло. - А кто эта очаровательная дама?

- Это моя жена, Ирина.

- Очень, очень рад, - он снизошел до того, чтобы приподняться из кресла и поцеловать Ирке руку. Потом он сказал что-то по-грузински в укрепленный на стене возле его плеча селектор.

- А можно его погладить? - спросила Ирка, указывая на ротвейлера.

- Погладьте, погладьте, - разрешил хозяин. - Абрек - пес умный, отличает хороших людей от дурных.

Ирка опустилась на корточки рядом с собакой и провела ладонью по её лоснящейся шерсти. Пес задирал голову, будто тянулся пастью к ласкавшей его руке; под его черной шкурой перекатывались бугры мускулов. Я сел в предложенное кресло, спиной к экрану домашнего кинотеатра. Хозяин был эстет - смотрел Гринуэя.

- Итак, - продолжил он разговор, - какое срочное дело привело вас в мое жилище? Вы понимаете, Виталий Сергеевич (откуда он знает, как меня зовут?), я не приглашаю к себе незнакомых людей, тем более журналистов, но мне рассказали, что сегодня вы заступились за азербайджанца. Я не люблю азербайджанцев, азербайджанцы наши недруги, но с точки зрения вас, русских, это почти одно и то же. Думаю, за грузина вы вступились бы точно так же, и более того, даже не знали бы точно, кого защищаете.

- Позвольте объясниться, - сказал я. - Я не питаю какой-то особенной любви к выходцам с Кавказа. Будь на его месте негр или вьетнамец, я бы тоже вмешался.

- Да, конечно. Я имею в виду только вашу поразительную терпимость к другим национальностям, какую редко сейчас встретишь в России. Поэтому я и согласился вас выслушать.

- Я польщен оказаным мне доверием, однако, скажу сразу, что дело, ради которого я приехал, касается вас в гораздо большей степени, чем меня...

- Подождите, - прервал он меня. - Дела потом.

Одновременно с его словами та же самая старая грузинка с испуганным лицом вкатила тележку, на которой стояли тарелки с брынзой, сулугуни, лобио, и темная, даже грязноватая бутылка без всяких этикеток.

- Настоящая хванчкара, - отрекомендовал вино хозяин. - А не та бурда, которую выдают за неё в наших киосках. Наливайте, будьте моими гостями.

Я не стал отказываться, налил себе, Ирине, отломил кусок горячего, только что испеченного лаваша.

- За процветание этого дома! - сказал я, поднимая бокал. - Пусть в нем никогда не иссякает богатство, пусть в нем всегда живет радость, пусть он останется маленьким кусочком солнечной Грузии в далеких сибирских снегах!

- Ай-ай-ай! - заохал грузин. - Чем старый дядя Шалва сможет достойно ответить на такие щедрые пожелания! Мой дом - ваш дом, будьте всегда в нем желанными гостями! Счастья и благополучия вам и вашей семье!

Когда со взаимными любезностями, продолжавшимися ещё два или три бокала, которые приходилось пить до дна (против чего, впрочем, я ничуть не возражал), было покончено, я наконец, перешел к делу.

Шалва Зурабович (после одного из тостов потребовавший, чтобы я называл его просто дядя Шалва) внимательно, целых два раза перечитал мои листки, нацепив на нос очки, потом вернул мне всю пачку и сказал:

- Спасибо, Виталий. Я приму к сведению.

- Можете оставить себе, - предложил я. - У меня есть ещё копия.

- Зачем мне? Это же не официальный документ, нет? Моему слову поверят больше, чем листам бумаги.

- И что вы намерены делать? - спросил я осторожно.

- Ничего, дорогой Виталий! - развел он руками. - Ничего!

- Но... Здесь же недвусмысленно говорится... И потом, то, что я сам сегодня слышал и видел в городе...

- А чего вы от меня ждете? Чтобы я отдал приказ - все бросать, сниматься с насиженных мест? Исход на родину за одну ночь? Вы преувеличиваете мое влияние. Земляки прислушиваются ко мне, когда я говорю дело, но у меня нет над ними абсолютной власти. А чеченцы, армяне, азербайджанцы - для них я вообще не авторитет. А если вы будете советовать нам запереть покрепче двери и лечь спать с ружьем у изголовья - я вам отвечу: все мои разумные земляки делают так каждую ночь. Что делать, жестокая жизнь, жестокая реальность. Кто пренебрегал этим правилом, тех уже нет с нами. И мы будем защищаться. Каждый из нас дорого продаст свою жизнь, даже если нам суждено погибнуть. Но в конце концов, какая смерть почетнее для мужчины - немощным страцем в постели или на поле боя?