Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы

Но дело было сделано — теперь Бхаду был директором начальной школы и первым мусульманином нашей округи, получившим диплом в Лахоре. Вернувшись, он женился на Гульнар — дочери покойного чаудхри Дина Мухаммада. Гульнар была вдовой. Она славилась на всю округу своей красотой и изяществом. После чаудхри не оставалось наследников мужского пола, и, умирая, он завещал все свое имущество — землю, сад, два участка для застройки и мельницу — двум дочерям. Младшей сестре Гульнар, Лейле, исполнилось шестнадцать лет, и уж начинали поговаривать и о ее красоте. Многие сватались к Гульнар, но Гульнар отдала предпочтение двадцатидвухлетнему Бхаду и через два года сама предложила ему жениться и на младшей сестре — Лейле. И вот, вчерашний сирота, Бхаду нынче стал Бахадуром Али-ханом, директором начальной школы и нераздельным владыкой двух юных и прелестных жен. Он стал землевладельцем, домовладельцем и уважаемым человеком в округе. Разве всего этого было недостаточно, чтобы вызывать зависть у мелких чиновников?

Все было бы ничего, если б дело ограничивалось мелкими чиновниками, но своевольный Бхаду настолько разошелся, что начал задирать и отца.

Началось все с мамы, которая завела разговор о том, что ребенок уже большой и пора бы отдать его в школу. Отец послал за Бахадуром и попросил, чтобы тот зашел к нам после уроков. Я проревел весь день — мне совсем не хотелось идти в школу, я хотел бы и дальше играть в саду, лазить по деревьям, купаться в речке и разорять птичьи гнезда. Школа казалась мне тюрьмой, а кому хочется в тюрьму! Но когда отец по маминому настоянию пригласил Бахадура к нам, я тоже вышел на веранду, чтоб посмотреть, какой он. До этого я видел его только издали, и он мне совсем не понравился. У него было широкое скуластое лицо с запавшим ртом и надменно торчащим подбородком, огромные руки и ноги, густо поросшие черными волосами. К тому же у него была странная манера ходить, вздернув одно плечо, и подозрительно посматривать на собеседника.

Он и сейчас вошел с настороженным видом. Отец встал ему навстречу, пожал руку, усадил в кресло. Я стоял, прислонившись к ручке кресла, в которое сел отец.

— Это директор твоей будущей школы, сынок, — сказал отец. — Поздоровайся.

Вместо приветствия я почему-то улыбнулся какой-то бессмысленной улыбкой и искоса посмотрел на директора.

— Ну!

Меня пот прошиб, и я еще плотнее ухватился за ручку отцовского кресла, будто она была моей последней надеждой на спасение. Отец нахмурился и повторил:

— Ну поздоровайся же!

Я торопливо приложил руку ко лбу, поклонился и выбежал вон. Прибежав к маме, я расплакался.

— Не пойду в школу! — рыдал я. — Не хочу в школу! Ни за что не буду учиться у черного учителя!

Мама успокаивала и утешала меня, а я все плакал, размазывая грязными руками горячие слезы. Мама приказала подать чай на веранду, откуда доносились громкие голоса. Оставив свои дела, мама подошла послушать у полуприкрытой двери. Я встал рядом с ней. Говорил отец.

— Я знаю, знаю все это… Ты завышаешь отметки мальчикам из мусульманских семей и всеми силами выдвигаешь их, чтоб они потом могли рассчитывать на работу в государственных учреждениях.

— Неправда. Мусульманские дети больше работают, поэтому лучше сдают экзамены.

— Почему же раньше этого не было? — спрашивал отец.

— Где их вообще раньше учили? Школа была полна индусских детей. Прежний директор был ортодоксальным индусом и намеренно не принимал в школу мусульман.

— Неверно. Все эти идеи Мусульманской Лиги, которые ты вывез из Лахора, не дают тебе ясно мыслить.

— Не Мусульманская Лига повлияла на мой образ мышления, а индусы, господин доктор! — возразил Бахадур. — Вы всего не видите. Девяносто пять процентов населения нашей округи — мусульмане. Но раджа у нас — индус, чиновники — индусы, кругом одни индусы, начиная с дворцового советника и кончая деревенским старостой. Во всем княжестве нет ни одного врача-мусульманина.

Отец вспыхнул:

— Уж и мое жалованье стало колоть тебе глаза!

— Дело не в жалованье, а в принципе.

Бахадур Али-хан на миг опустил глаза.

— И раджа тебе колет глаза, хотя в Лахор тебя отправил он!

— Никакого благодеяния он мне этим не оказал. Просто выполнил свой долг.

— Индусский раджа тебя, как заноза, раздражает, зато хайдарабадский низам тебе всем хорош, хотя он и угнетает индусов. Но за это ни ты его не осуждаешь, ни твои газеты.

— Наш низам — монумент справедливости. И то, что газеты пишут против него, — это измышления клеветников-индусов. Наш долг — разоблачать их.

— Измышления! Измышления! Что измышления? Очень много ты читал на урду в Лахоре! Я тебе говорю — политика Мусульманской Лиги для нашего княжества не подходит. Если когда-нибудь раджа узнает, что ты вытворяешь, он возьмет тебя за ухо и вышвырнет вон из княжества.

— Другие придут на мое место! Я не намерен обманывать нацию. Вы много сделали нам зла, но теперь ваш конец близок.

Отец дрожал и задыхался от гнева. Вскочив с кресла, он выкрикнул:

— Мерзавец! Готов разбить блюдо, с которого ешь!