Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы

Принесли швейную машину. Сома-аппа осторожно разрезал ножницами покрывало, вдел нитку в иголку и приступил к делу. Полдеревни следило за его работой. Никогда ему, Сома-аппе, не приходилось шить такую удивительную рубашку. Ему казалось, будто каждый стежок на шелковой ткани вбирает в себя горе крестьян, будто в каждой ее складке затаились их надежды и чаяния. Один раз, когда слишком плотно натянутая ткань лопнула у шва, из сотен уст вырвался стон — словно сердца всех присутствующих рвались на части. Сома-аппа работал с осторожностью.

— Торопись, Сома-аппа, — сказала одна из женщин. — Мы должны еще вышить на рубашке цветы.

Все с удивлением посмотрели на женщину.

— Так решило «Истри сабха», — пояснила она.

И теперь эта рубашка принадлежала уже не сыну Вирайи, а сыну всей деревни. Женщины, тихо напевая, вышили на ней цветы и листья в знак своей касты, а на груди — серп и молот в венке пшеничных колосьев. Потом они сплели гирлянды из живых цветов и уложили на них рубашку.

Тут кто-то спохватился: все хорошо, но рубашка не отглажена. Даже у Сома-аппы не оказалось утюга. Как быть? Утюг есть только у портного, который шьет для заминдара. Но дом его далеко, за усадьбой, и рядом с ним полицейский пост. Кто решится туда пойти? А вдруг полицейские подстерегут?

Все же нашлись два ватти, которые не побоялись полиции.

Когда они ушли, Рангду сказал:

— Надо оповестить всех жителей окрестных деревень, что мы понесем эту рубашку к воротам тюрьмы.

И вскоре все местные крестьяне с зажженными факелами собрались на деревенской площади. Никто теперь не боялся ни заминдара, ни его приспешников. Когда же вернулись ватти, ходившие за утюгом к портному, все увидели, что один из них ранен в ногу. Это подлило масла в огонь. С еще большей силой зазвучали над деревней громовые слова призывов к единению. Они долетели до соседних деревень, и оттуда неслось ответное эхо. Тем временем стали прибывать группы крестьян из Паттипаду, а с ними народные сказители и барабанщики…

Память об этой ночи будет жить вечно. Освещая себе путь факелами, пять тысяч человек подошли к усадьбе заминдара. Там никого не оказалось. Заминдар бежал вместе со своей челядью. Жители деревень один за другим присоединялись к необычному шествию. И снова заминдары бежали из своих поместий. Все громче и требовательней звучали голоса крестьян. Процессия приближалась к тюрьме, которая была в двух часах пути от Срипурама.

…Когда начало светать, рубашка была наконец в руках Рагху Рао. Он с недоумением посмотрел на отца. Но сердце его затрепетало от радостного изумления и благодарности, когда он узнал, как была сшита эта рубашка и как тысячи крестьян несли ее к воротам тюрьмы. Глаза Рагху Рао засветились надеждой, могучей верой в будущее, он поверил в торжество сил света. И тогда, словно малое дитя, он припал головой к плечу отца, а тот крепко обнял любимого сына.

— Уже утро. Времени мало, — сказал Вирайя. — Надень рубашку. Так хочу я! Так хотят все крестьяне! А поверх нее, если нужно, накинь арестантский халат.

Улыбаясь, Рагху Рао сбросил тюремную одежду и осторожно, неторопливо надел банди из алого шелка. Отец с гордостью взглянул на сына. Чувства Рагху Рао смешались. Он понимал, что это не простая рубашка — она была знаменем его народа, великим символом борьбы и пролитой крови. Она была его землей, она впитала любовь его матери и его отца. Радость охватила Рагху Рао. Пальцы его прикасались к мягкому, нежному шелку, и ему казалось, будто вместе с этой рубашкой в темную камеру проникло шуршание листвы тутового дерева, проникли добрые, счастливые вести о сбывшихся желаниях и стремлениях его народа. Рагху Рао поглаживал легкую ткань рубашки и с любовью смотрел на отца.

Утро… Рагху Рао показалось, будто рассвет с силой ударил в лицо ночи; брызнули искры, и тюрьма вспыхнула, как факел: железные двери расплавились, каменные стены рухнули, остались лишь груды металла и щебня. И вдруг над всем этим ярко засверкало солнце. Рагху Рао воскликнул:

— Бапу! Смотри! Тюрьма не смогла остановить солнце!

Слезы хлынули из глаз Вирайи, и он не сдерживал их. Они текли по его старческому, изможденному лицу. А сын его, Рагху Рао, окруженный стражей, шел на виселицу; утренняя роса нежно окропила лоб юноши, солнце согревало его сердце.

В воздухе гремела песня и, как волны прибоя, обрушивалась на стены тюрьмы.

Оди-годи-го!
Брат мой, посмотри —
Встает вся Телингана.
Оди-годи-го!
Бейте в барабаны!
Ты слышишь мерный шаг
Шествия победы!
Над Андхрой алый стяг.
Вставай! Вперед к победе!