Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы

Шамшад замолчала. Тогда надзиратель с улыбкой сказал, обращаясь к Ясину:

— Сдается мне, что у Касима-бхаи был уговор с твоим хозяином. Да и взял-то он твою жену к себе в услужение только по его наущению — недаром Касим-бхаи на суде показал против Шамшад. Ей было предъявлено обвинение в том, что она проникла в комнату гостя с целью ограбить его. От слуг добились показаний, что и раньше несколько раз Шамшад попадалась с поличным, да кражи были все пустяковые, а потому их хозяин, Касим-бхаи, прощал ее, тем более, что она плакала горючими слезами — прощения просила. Вот почему словам Шамшад на суде не придали никакого значения. Рахим-бхаи опять вывернулся, но суд обошелся с твоей женой милостиво — приговорил всего к десяти месяцам лишения свободы. Четыре она уже отсидела в другой тюрьме, а сегодня ее перевели к нам. Так что радуйся — оба выйдете на волю в один день!

— Шади! Моя Шади! — Лицо Ясина мгновенно просветлело. Забыв об окружающих, он схватил жену за руки и прижал к себе. Но через секунду, устыдившись своего порыва, отпустил ее. Надзиратель рассмеялся и благодушно сказал:

— Идите вон за ту большую сливу, я разрешаю вам поговорить с полчасика.

Ясин и Шамшад тотчас же направились к скамье, что стояла под раскидистым сливовым деревом.

Там они рассказали друг другу все, что случилось с ними с тех пор, как они не виделись. В глазах Шамшад мелькнула тревога, когда она спросила:

— Куда же мы пойдем, когда нас освободят?

— Не волнуйся, где-нибудь да устроимся, — уверенно ответил Ясин. — Не найдется крыши над головой, проживем и на улице, но честью своей торговать ни за что не будем!

Шамшад помолчала. Потом с тяжелым вздохом сказала:

— Господи, когда же переменится этот мир!

— Что ты, моя дурочка! — улыбнулся Ясин. — Сам по себе мир никогда не переменится. Его нужно изменить — ведь, чтобы выросла молодая трава, приходится вырывать старую.

С этими словами он с силой вонзил лопату в землю, поднял большой пласт земли, поросший блеклой, желтой травой, и с ненавистью швырнул далеко в сторону.

ТРАХ-ТАРАРАХ!

Перевод Н. Толстой

— Целых десять лет я пытаюсь продать один сценарий, да все впустую, — говорил я Дилавару.

Мы сидели в буфете на студии «Шри Раванд» и жевали мясо, поджаренное два дня назад. Соус и лук, впрочем, были свежие, и мы старались есть их побольше, чтобы — пусть ценой ужасной горечи во рту — перебить запах и вкус мяса. Это напоминало скучный фильм, где редко-редко мелькнет интересный кадр.

— Что за сценарий? — спросил Дилавар, ожесточенно вгрызаясь зубами в черствую булку. Зубы и челюсти у Дилавара твердые, крепкие, как у лошади. У него низкий, густой бас, и булка вроде бы сама крошится у него во рту от одних только звуков его зычного голоса, в то время как мне приходится размачивать ее водой.

Я подвизался в кинематографии вот уже десять лет, но до сих пор не мог пристроить ни одного своего сценария. Иногда, правда, мне поручали писать диалоги и эпизоды. Тем и пробавлялся. Дилавар же всего два года, не больше, как пришел в кино, но ему удалось продать шесть сценариев, пусть недорого, но зато целых шесть! Теперь он жил в Джуху[44], в небольшом коттедже. У меня же не было своего дома, потому я и поселился у него. За семьсот рупий Дилавар приобрел старый автомобиль, перекрасил его, заменил некоторые детали — словом, сделал эту развалину пригодной для того, чтобы мы с ним могли объезжать разные киностудии. На своем коттедже он прибил табличку с надписью «Преисподняя». Вообще он был любопытным и привлекательным человеком — атлетического сложения, ловкий, смелый, полная противоположность мне, застенчивому тихоне. Впрочем, может, именно потому мы с Дилаваром так коротко и сошлись.

— Основная идея моего сценария замечательна, — сказал я. — Представляешь, живет герой…

— Ну конечно! Без него, подлеца, ни один фильм не обойдется! — прервал меня Дилавар, не желая упускать случая ругнуть героя. Дилавар имел печальный опыт: он приехал в Бомбей, чтобы играть роли героев, а ему пришлось заделаться сценаристом — надо было зарабатывать на жизнь.

— У героя есть мать, — продолжал я.

— Само собой! Ведь, не будь ее, этого мерзавца не было б на свете! Да что ты в самом деле все мямлишь: жил герой, у него была мать. Любой парикмахер лучше тебя расскажет, в чем суть! — Дилавар хлопнул меня по спине. Обиженный, я замолчал. — Дальше! — приказал он.

— Дальше ничего не было, — ответил я жмурясь. В носу у меня защекотало.

Дилавар молчал, мрачно взирая на меня, потом взорвался. Обругав меня последними словами, он сказал:

— Таких болванов, как ты, поискать!.. Десять лет обиваешь пороги студии со своим сценарием, а ничего у тебя не выходит. И еще уверяешь, что идея у тебя замечательная!

— Да, это так, и всякий, кто знакомится с моим сценарием, говорит то же самое. Сценарий просто великолепный.

— Тем не менее никто его не покупает, — ядовито заметил он. — Почему, как ты думаешь?

— Говорят, что в нем нет экспрессии… нет шума, нет выстрелов.