Когда пируют львы. И грянул гром

Деннис приставил ствол револьвера к ее лбу, раздался выстрел – лошадь шарахнулась в сторону, затрепетала и упала. По ногам прошла последняя судорога, и она затихла.

Глядя на это с жалостью, Дирк тоже содрогнулся и согнулся пополам: изо рта у него хлынула горячая и кислая струя рвоты. Он вытер рукой губы. Постоял немного и слепо зашагал, не разбирая дороги, через поле и дальше – в сторону крутого откоса нагорья.

В такт шагам его, как припев военного марша, в голове звучали слова:

«Я ему не нужен. Я ему не нужен».

А за ними другие, исполненные дикой ярости:

«Хочу, чтобы он сдох. Скорее бы он сдох».

– Скорее бы он сдох, – тихо, чтобы не услышал стоящий рядом с кабриолетом Гарри, сказала Анна Кортни.

Гарри стоял в задумчивости, опустив плечи и голову, пальцы опущенных рук медленно сжимались и разжимались. Потом он поднял руку и прижал пальцы к закрытым векам:

– Я иду к нему. Да поможет мне Бог, но я иду к нему.

– Нет! Я запрещаю тебе! Брось его, пусть страдает один, как страдала я.

Гарри в недоумении посмотрел на нее и медленно покачал головой:

– Я должен идти. Хватит… слишком долго это все длилось. Я должен. Молю Бога, чтобы не оказалось слишком поздно.

– Чтоб он сдох…

И вдруг в голове ее что-то треснуло и сломалось под невыносимой тяжестью так долго вынашиваемой ненависти.

– Сдохни! Будь ты проклят! Сдохни! – вскочив, завизжала она.

Гарри открыл глаза и встревоженно посмотрел на нее.

– Успокойся, дорогая, – сказал он.

– Сдохни! Сдохни!

Лицо ее покрылось красными пятнами, голос скрежетал, словно кто-то схватил ее за горло и душил.

Гарри взобрался в кабриолет, сел рядом и обнял ее, словно желая защитить от невидимого врага.

– Убирайся! Прочь! Не трогай меня! – визжала она, пытаясь высвободиться из его объятий. – Это из-за тебя я его потеряла! Он был такой большой, такой сильный… Он был мой… из-за тебя…

– Анна, Анна! Прошу тебя, не надо, – уговаривал он, пытаясь унять ее бред. – Прошу тебя, прекрати… дорогая моя…

– А ты, ты… жалкий калека… Это все из-за тебя!

И вдруг прорвалось, как гной из созревшего чирья; это должно было случиться.

– Но я тебе отплатила. Я у тебя отобрала и его тоже – и вот теперь он мертвый. Теперь ты его не получишь.

И она злорадно захохотала, как хохочут безумные.

– Анна, прекрати же…

– В ту ночь… ты помнишь ту ночь? Да разве вы забудете это, вы оба? О, как я хотела его, как желала, чтобы он, такой большой, как бык, залез на меня, я хотела, чтобы он вспахал меня, глубоко, как и прежде бывало… я умоляла его… я молила… но это все из-за тебя! Все из-за его хиленького калеки-братика. Господи, как я его ненавидела!

Она снова визгливо захохотала – страдание и ненависть слышались в этом хохоте.

– Я изорвала платье в клочья, искусала губы… я хотела, чтобы это сделал он. А когда пришел ты, я хотела, чтобы ты… но я совсем забыла о том, что ты не мужчина! Я хотела, чтобы ты убил его… убил его!

Побелев настолько, что осветился пот на лице, словно капли воды на белом мраморе, Гарри с отвращением отпрянул от нее:

– Я же всегда считал, что он… я же верил тебе!

Он чуть не вывалился из кабриолета, лишь в последнее мгновение успел удержаться, ухватившись за край.

– Сколько лет потеряно зря…

Гаррик спрыгнул на землю и побежал, неловко переставляя мешающий ему протез.

– Гарри, тебя подбросить? – окликнул его Деннис Петерсен, останавливая рядом с ним коляску.

– Да-да, конечно… конечно, – откликнулся Гарри, хватаясь за ручку и взбираясь на сиденье рядом с Деннисом. – Отвези меня к нему, прошу тебя, прошу, как можно скорее.

87

Огромный опустевший дом, замерший в молчании, давил на нее тяжким гнетом. От солнечной жары ставни на окнах были плотно закрыты, в комнатах царил угрюмый полумрак; в затхлом воздухе пахло гнилью, словно в этих стенах умерли все давние страсти.

Анна стояла одна в большой центральной комнате и кричала.

– Теунис-Крааль! – выкрикивала она имя этого дома.

Толстые каменные стены глушили ее безумные крики.

– Он мертв! Ты меня слышишь? Я у всех забрала его!

С торжествующим визгом она захохотала, и мутные слезы потекли по ее щекам.

– Моя победа! Ты меня слышишь? Я победила!

Но горе ее было так глубоко, что смех скоро пресекся.

Она схватила со стола тяжелую стеклянную лампу и швырнула ее через всю комнату – лампа с грохотом разбилась о стену, и керосин широко расплескался по комнате, поблескивая на стенах, впитываясь в ковер.

– Теунис-Крааль! Услышь меня! Я и тебя ненавижу! И его ненавижу! Я ненавижу вас всех, всех, всех!

Она металась по комнате, яростно срывая со стен картины в золоченых рамах и бросая их на пол с такой силой, что осколки стекла, разлетаясь во все стороны, сверкали в полумраке, как драгоценные камни. Схватив стул, она швырнула его в буфет, где за стеклом стоял старинный фарфор и хрусталь, – все разлетелось вдребезги. Она сметала книги с полок на пол в бесформенные кучи, хватала их и рвала, расшвыривая страницы во все стороны.

– Ненавижу! – визжала она. – Ненавижу!

Но огромный дом отвечал ей молчанием. Старый, печальный и мудрый, он устал от изживших себя эмоций.

– Ненавижу вас, всех вас ненавижу!