Когда осыпается яблонев цвет

За три дня перед следующим французским Марта успела схватить четыре двойки и два замечания. Она плохо ела, мало спала и постоянно ощущала неясную тесноту в груди. Детдомовское пианино, казавшееся ей раньше неоспоримой ценностью, теперь виделось рухлядью, на которой нельзя не сфальшивить. Она репетировала часами, но удовлетворения не испытывала и буквально замучила подругу бесконечными вопросами о звучании голоса и чистоте мелодии. Натка крутила пальцем у виска и утверждала, что Марта «дура ненормальная – так волноваться», но «ненормальная дура» после этих слов волновалась еще больше.

Накануне выступления Марта никак не могла уснуть. Она лежала, отчаянно пытаясь выполнить наставления подруги:

– Хотя бы сегодня поспи, а то будет из тебя не артистка, а смерть какая-то: синячищи вполлица.

Но чем больше девочка думала о необходимости уснуть, тем дальше отступал сон. Марте отчаянно хотелось поговорить с кем-то, поведать о своих страхах, заручиться поддержкой и еще раз услышать верное и успокоительное: «Все будет хорошо». Но Светка уже давно сладко похрапывала и причмокивала, с Ленкой Марта не стала бы разговаривать и под дулом пистолета, а Оля Белоглазова (дурацкая фамилия, если у тебя глаза чернее ночи), которую Марта рискнула окликнуть шепотом, только и буркнула сердито:

– Отстань! Сама не спит и другим не дает. – Противная Белоглазова укрылась одеялом с головой и отвернулась к стенке.

Как только из ее угла послышалось мерное сопение, Марта осторожно слезла с кровати (чудеса эквилибристики – так обмануть старую пружину, чтобы той не захотелось отчаянно скрипнуть и сдать вас врагу) и выскользнула из комнаты. В коридоре было холодно, где-то хлопала ставня, по полу тянуло сыростью и мерзлотой. В это время года весь детдом дружно мечтал о том, чтобы на улице поскорее стало не просто холодно, а очень холодно. Тогда наконец затопят, и можно будет опять спать в пижамах, а не в свитерах. Марта надевала на ночь не только зимний свитер с воротником под горло, но и шерстяные рейтузы. Носки только сегодня были хлопковые: теплые промокли, и она повесила их на батарею. А теперь стояла посреди коридора в одних тоненьких носочках и чувствовала, как пальцы пробирает холод, – тапки она надеть побоялась: стукнешь, шаркнешь – и никуда не попадешь. А попасть она собиралась к пианино. Конечно, порепетировать в ночи ей бы не удалось, но вместе с тем она испытывала отчаянное стремление оказаться рядом с инструментом. Само его присутствие должно было ободрить ее и настроить на правильный лад.

Так и случилось. Едва Марта села на табурет, подняла крышку и взглянула на ноты, в ее голове зазвучала мелодия, которую она повторяла одними губами. Ее пальцы парили над клавишами и ни разу не ошиблись, ее голос, которого не было слышно, не сбился и не сфальшивил. Груз, который томил ее долгие три дня, вдруг показался невесомым, волнения стали пустыми, уступая место уверенности и ощущению неизбежного триумфа. Девочка отошла от инструмента и опустилась на ковер актового зала. Ковер был старый и протертый, грел не слишком сильно, но почему-то казался гостеприимней кровати. Марта свернулась калачиком, натянув на себя чехол от инструмента. В нос ударил запах нафталина и старой древесины.

– Хорошее пианино, – пробормотала девочка в полусне.

Последнее, что она услышала перед тем, как окончательно провалиться в небытие, был нежный и ласковый голос. Девочка не видела его обладателя, но, даже не видя, она точно знала, что он принадлежит той самой пианистке из грез. Она склонилась над Мартой, поправила ей волосы и тихонько шепнула:

– Все будет хорошо.

И уже спящая и широко улыбающаяся во сне девочка откликнулась:

– Спасибо, мамочка.

Чистый, отлично звучащий, хоть и не поставленный профессионально голос Марты всех поразил. Потрясенные одноклассники удивленно молчали. Через несколько секунд после того, как девочка закончила выступление, кто-то решился поаплодировать. Сначала энтузиаста поддержали неохотно. То тут, то там раздавались разрозненные хлопки, но мгновения спустя хлопали все. Натка, конечно, громче всех, а Ритуля с каким-то особым значением. Дав Марте возможность насладиться успехом, учительница сказала:

– Молодец. Исполняешь великолепно. А сама песню сочинить сможешь?

Одноклассники смотрели на Марту, затаив дыхание: слабо – не слабо? И что же? Отступать назад после решительного скачка вперед, спасовать перед ними и перед обожаемой Ритулей, чтобы потом клясть себя на чем свет стоит, плакать в подушку и слушать разочарованную ругань Натки? Да ни за что!

– Я попробую.

И попробовала, и получилось, и хорошо получилось, даже очень хорошо. И тогда началось. Началось то, что на самом деле ничем хорошим не закончилось. А теперь отчаянная Натка предлагает ей рухнуть в прошлое, как будто не понимает, что Марта только и грезит о том, как бы окончательно из него выбраться.

– Я больше ничего сочинять не хочу. И ты это прекрасно знаешь. – Марта отодвинула свой так и не съеденный салат и сердито взглянула на подругу.