Когда опускается ночь

Я дождался возвращения Тома – он сильно запыхался, а лицо его приобрело желтушный оттенок, но что касается умственных достоинств, они лишь обострились. Доклад его был чрезвычайно краток и утешителен. Гостиница закрывается на ночь, мистер Даваджер укладывается спать, совсем пьяненький; друг мистера Даваджера не объявлялся. Я отправил Тома (строго-настрого наказав ему наутро глаз не спускать с нашего приятеля) в импровизированную постель за конторским столом – и полночи слушал, как он там икает: и самый хороший мальчик будет икать, если разволнуется и переест пирожных.

В половине седьмого утра я тихонько проскользнул в каморку рассыльного.

Одежду принесли. Брюки без карманов. Жилетные карманы пусты. В карманах сюртука что-то было. Во-первых, платок; во-вторых, связка ключей; в-третьих, портсигар; в-четвертых, бумажник. Разумеется, я не рассчитывал найти там письмо, не настолько я глуп, однако же открыл бумажник, поскольку хотел кое-что уточнить.

В двух кармашках бумажника – ничего, кроме старых объявлений, вырезанных из газет, локона, перевязанного засаленной ленточкой, циркуляра о каком-то кредитном обществе и списка каких-то стишков, которые не пристало бы читать в компании, разве что среди людей исключительно вольных нравов. В записной книжке – чьи-то нацарапанные карандашом адреса и расписки красными чернилами. На одной страничке – любопытная пометка: «NB. 5 В ДЛИНУ, 4 В ШИРИНУ».

Я понял все, кроме этих слов и цифр, поэтому, разумеется, переписал их себе.

Затем я дождался в каморке, пока рассыльный не вычистит одежду и не отнесет наверх. Вернувшись, он доложил, что мистер Д. спрашивал, хорошая ли нынче погода с утра. Узнав, что хорошая, он велел в девять подать ему завтрак, а к десяти седлать лошадь, поскольку решил отправиться в Гримвитское аббатство – одну из здешних достопримечательностей, о которых я рассказал ему накануне вечером.

– Буду здесь в половине одиннадцатого, зайду с черного хода, – говорю я старшей горничной.

– Зачем? – спрашивает она.

– Хочу избавить вас сегодня от обязанности стелить мистеру Даваджеру постель, но только сегодня, – говорю.

– Какие еще будут распоряжения? – спрашивает она.

– Только одно, – отвечаю. – Хочу на сегодня нанять Сэма. Запишите в книгу приказов, пусть его приведут ко мне в контору в десять.

Если вы вдруг подумали, будто Сэм – это человек, лучше, пожалуй, уточнить, что это был пони. Я рассудил, что Тому будет полезно для здоровья проветриться после пирожных и прогуляться в сторону Гримвитского аббатства в славном жестком седле.

– А еще? – спрашивает старшая горничная.

– Последнее одолжение, – говорю. – Не слишком ли помешает вам мой мальчишка Том, если он с этого момента и до десяти часов побудет здесь и поможет чистить ботинки, а работать будет поближе вот к этому окошку, выходящему на лестницу?

– Ничуть не помешает, – говорит старшая горничная.

– Благодарю, – говорю я и спешу к себе в контору.

Отправив Тома помогать с чисткой обуви, я пересмотрел обстоятельства дела, какими они виделись мне в то время.

Мистер Даваджер мог поступить с письмом тремя способами. Мог снова передать его своему другу до десяти утра – в этом случае Том, скорее всего, увидел бы упомянутого друга на лестнице. Мог сам доставить его этому или какому-то другому другу после десяти – в этом случае Том был готов последовать за ним верхом на пони Сэме. Наконец, он мог спрятать его где-то в гостиничном номере, и в этом случае я был к его услугам с ордером на обыск, который сам себе выдал, и под неизменным покровительством моей приятельницы старшей горничной. Итак, я наилучшим образом подготовил все необходимое для дела и сосредоточил все нити в своих руках. Лишь два обстоятельства тревожили меня: во-первых, опасения, что в моем распоряжении останется ужасно мало времени, если мои первые эксперименты с попытками завладеть письмом окажутся неудачными, во-вторых, странная заметка, которую я переписал к себе в записную книжку: «NB. 5 В ДЛИНУ, 4 В ШИРИНУ».

Скорее всего, это какие-то размеры, и он боялся их забыть; следовательно, это что-то важное. И вот вопрос: это какие-то его мерки? Положим, «пять (дюймов) в длину» – парика он не носит. Положим, «пять (футов) в длину» – это не может быть ни сюртук, ни жилет, ни брюки, ни белье. Положим, «пять (ярдов) в длину» – это уже не чьи-то мерки, если только он не носит вместо кушака веревку, на которой его наверняка повесят рано или поздно. А следовательно, нет, это не его мерки. Что же важно для него, помимо собственных размеров, насколько мне известно? Мне не известно ничего, кроме письма. Может ли заметка иметь к нему отношение? Положим, да. Тогда как понимать это «пять в длину» и «четыре в ширину»? Размеры какого-то предмета, который он носит при себе? Или размеры чего-то у него в номере? Все эти выводы позволяли мне быть вполне довольным собой, однако продвинуться дальше я не имел возможности.