Когда она была плохой

Габриэль, моя предполагаемая дочь, сняла квартиру на втором этаже дома на берегу залива в Сан-Диего. С лестничной площадки хорошо был виден простор Тихого океана на западе и гладь залива на востоке. На некоторых бакенах неуклюже громоздились бакланы. Небо было затянуто облаками, в воздухе висели частицы влаги. Я нажал на кнопку звонка и услышал звук колокольчика внутри.

Дверь открылась тотчас же. Она ожидала меня.

— Мистер Старк?

— Он самый.

— Входите.

Я вошел в просторную квадратную комнату с окнами, выходящими на три стороны, и застекленной крышей со следами паутины по углам. Здание было старое, с полами из твердой древесины, массивными потолочными балками, тяжелыми дверями, но мебель имела вполне современный вид — такую можно встретить в любом мотеле. Кухня находилась в небольшой нише слева, двери в спальню и ванную были правее.

— Ты похожа на мать в молодости, — сказал я.

— Да. Давайте мне плащ: я повешу его.

Она взяла плащ и направилась к вешалке. На ней была юбка, свитер и балетные тапочки.

В комнате был порядок, если не считать обширного стола с ворохом бумаг, книгами и пишущей машинкой.

— Присаживайтесь. Не желаете ли стакан вина?

— Да, спасибо.

Габриэль говорила на британском английском с едва заметным французским акцентом. Она направилась на кухню: я тайком наблюдал за ней. Она многим напоминала мать: ростом и изяществом, чертами лица, разрезом глаз, хотя глаза у нее были зеленые, а у матери — с оттенком ржавчины. Ее светло-каштановые волосы на солнце, по-видимому, становились золотистыми. А вот что касается рта, то я убедил себя, что он скорее похож на рот моей матери.

Габриэль подала мне стакан вина. Она смотрела прямо, с любопытством, но не дерзко. В ее взгляде отсутствовали насмешливость и вызов, так свойственные Мари.

Возле кофейного столика стояли два маленьких диванчика. Я сел на один из них, она на второй.

— Вы не мой отец, мистер Старк.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказала моя мать. И потом, мне кажется, я бы почувствовала это, если бы вы были моим отцом.

— Это отдает романтикой.

— Разве? Почему?

— Зов расы, крови, мистическое узнавание — все это можно найти в волшебных сказках.

— Ладно. Положим, я действительно ваша дочь. Вам-то что до этого? К чему ехать на встречу со мной? Зачем пересекать всю страну, чтобы встретиться с дочерью, о которой недавно еще и понятия не имели, — при этом она улыбнулась, — если нет никакого зова крови?

— Сдаюсь. Я не чувствую никакого зова в эти минуты. Твой ли я отец, моя ли ты дочь — мы незнакомцы. Ты видишь незнакомца в своем доме. Ты можешь испытывать какие-то чувства ко мне, вроде того — нравлюсь я или не нравлюсь, доверяешь мне или не доверяешь, но ты не ощущаешь родства со мной.

— Во мне нет ничего от вас. Я не вижу в вас ничего моего.

— Конечно, ты похожа на Мари. Но есть кое-что в твоих чертах общего с чертами моих родных. Немного — с чертами моей матери, гораздо больше — моей сестры. Твой подбородок, рот, цвет волос. Это еще ничего не доказывает. Просто я это вижу и знаю, а ты — нет.

— Моя мама говорит, что вы определенно не являетесь моим отцом.

— Ты всегда веришь тому, что тебе говорит твоя мама?

— Она сказала, что вы пытались ее убить.

— Пытался. Скрылся от нее и даже изнасиловал. А она стреляла в меня, я мог бы показать хирургические швы, и наняла человека, чтобы убить меня. И еще сожгла все мое имущество. Я потерял все. Мы оба преступники — и твоя мать, и твой предполагаемый отец. Но тебе не следует беспокоиться. Я считаю, что это не передается с генами, хотя, конечно, мы оба подаем дочери плохой пример. Так что ты не потенциальная убийца или поджигательница, Габриэль.

Она криво улыбнулась.

— Мне никогда до этой минуты не приходило в голову, что я могу стать убийцей или поджигательницей. Вы говорите, что дело не в генах?

— Ни в малейшей степени.

— Хотите еще вина?

— С удовольствием.

Дождь припустил сильнее, стуча по застекленной крыше и мутным оконным стеклам. Было темно, как в сумерках, хотя еще не было и пяти часов.

Габриэль вернулась с двумя бокалами вина.

— Так кто же, по словам твоей матери, твой отец?

— Она в разное время рассказывает мне разные истории. Ее самая любимая — мой отец был знаменитым французским дипломатом и писателем, но он не мог признать отцовство, поскольку это испортило бы ему карьеру.

— Ты веришь в это?

— Я привыкла к этому. Хотела верить. Верила, когда была моложе. А были и другие истории. Но о вас не было.

— Она ничего не рассказывала тебе о нашем морском путешествии с целью спасения изумрудов?

— О да! О ее путешествии. Вас там не было.

— Тем не менее я там был.

— Она часто рассказывала мне об этом, о своих замечательных друзьях Мартине и Кристин Терри, о кораблекрушении, об ужасных днях на спасательном плоту, о том, как затем она вернулась и нашла изумруды, которые ей отдали Терри.

— И никогда не упоминала обо мне?

— Нет. Я всегда верила, что она сама управляла судном. Нашла место кораблекрушения, ныряла и все такое. Она подарила мне неограненный изумруд, когда я была маленькая. Он и сейчас у меня. Но я не помню, чтобы она когда-либо упоминала о Дэне Старке.