Когда Ницше плакал

Может, мы будем снимать шелуху смыслов слой за слоем, пока Берта не станет для него никем иным, кроме как самой Бертой. Освобожденная от лишних значений, она предстанет перед ним испуганным обнаженным человеческим существом, всего лишь человеческим существом, кем на самом деле являются и он, и она, и все мы.

ГЛАВА 20

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО Брейер вошел в комнату Ницше в том же отороченном мехом пальто с черным цилиндром в руке: «Фридрих, взгляни в окно! Этот застенчивый оранжевый шар, низко висящий в небе, — узнаешь его? Нам наконец-то показалось венское солнышко! Давайте отпразднуем это небольшой прогулкой. Мы с вами оба признавались, что во время ходьбы нам думается лучше».

Ницше вскочил из-за стола, словно в ногах у него были пружины. Брейер никогда не видел, чтобы он так быстро двигался.

«Ничто не доставит мне большего удовольствия. Сиделки не позволяли мне высовывать нос наружу три дня. Куда мы пойдем? Нам хватит времени, чтобы уйти за пределы этих булыжников?»

«У меня есть план. Раз в месяц, в субботу, я навещаю могилу родителей. Составьте мне компанию сегодня — до кладбища отсюда меньше часа езды. Я не задерживаюсь там надолго — только положу цветы, а оттуда мы поедем в Simmeringer Haide и часок погуляем в лесу и лугах. Мы вернемся как раз к обеду. По субботам я не назначаю встреч в первой половине дня».

Брейер подождал, пока Ницше одевался. Он часто повторял, что любит холодную погоду, только она его не любит, и поэтому, чтобы спастись от мигрени, он натягивал по два толстых шерстяных свитера, заматывал шею пятифутовым шарфом, влезал в пальто. Одев зеленый солнцезащитный козырек, он венчал это сооружение зеленой баварской фетровой шляпой.

Во время поездки Ницше спросил у Брейера о кипе медицинских карт, медицинской литературы и журналов, торчащих из надверных карманов и рассыпанных по пустым сиденьям. Брейер объяснил, что этот фиакр был филиалом его кабинета.

«Бывает, что я больше времени провожу здесь, чем в кабинете на Бекерштрассе. Недавно один молодой студент-медик, Зигмунд Фрейд, пожелал получить представление о повседневной жизни врача, что называется, из первых рук и попросил у меня разрешение провести со мной весь день. Он пришел в ужас, увидев, сколько времени я провел в этом фиакре, и сразу же на месте принял решение строить карьеру исследователя, а не врача-клинициста».

Фиакр провез их вокруг южной части города по Рингштрассе, пересек реку Вену по мосту Шварценберг, миновал Южный дворец и добрался до Центрального кладбища Вены. Въехав в третьи большие ворота, на еврейскую территорию кладбища, Фишман, который уже десять лет возил Брейера к родительской могиле, безошибочно преодолел лабиринт узких дорожек, по некоторым из которых едва мог проехать фиакр, и остановился перед большим мавзолеем семьи Ротшильдов. Когда Ницше и Брейер вышли, Фишман подал Брейеру большой букет цветов, спрятанный под его сиденьем. Двое мужчин молча прошли по грязной дорожке мимо рядов памятников. На некоторых были выбиты только имя и дата смерти; на других еще и короткая строчка о вечной памяти; третьи украшены звездой Давида или рельефным изображением протянутых рук, которые возвещали о смерти одного из Коэнов, святейшего клана.

Брейер жестом указал на свежие букеты, лежащие на большинстве могил: «В этой стране смерти эти мертвые, а те, — он махнул рукой в сторону неухоженной заброшенной части кладбища, — те действительно мертвые. Никто не присматривает за их могилами, потому что никто из ныне живущих никогда не знал их. Они знают, что такое быть мертвым».

Наконец они добрались до цели. Брейер остановился перед большим участком, принадлежащим их семье, огороженным небольшой каменной изгородью. За ней находились два надгробных камня: небольшой вертикальный памятник, на котором было написано: «Адольф Брейер 1844–1874», и большая плоская серая мраморная плита, на которой были выбиты две надписи:

ЛЕОПОЛЬД БРЕЙЕР 1791–1872

Возлюбленный учитель и отец

Не забыт сыновьями

БЕРТА БРЕЙЕР 1818–1845

Возлюбленная жена и мать

Скончалась в расцвете молодости и красоты

Брейер взял каменную вазочку с мраморной плиты, вытащил оттуда засохшие цветы, привезенные в прошлом месяце, и аккуратно поместил в нее свежие цветы, полностью распустив бутоны. Положив по небольшому гладкому камешку на могильную плиту родителей и памятник брата, он склонил голову и стоял, погруженный в молчание.