Когда мы состаримся

Рассказчик умолк и, опустив руки, вперил взгляд в озарённую луною ночную даль. В комнате царила глубокая тишина, только большой маятник вёл свой мерный счёт минувшему и настоящему.

— Не знаю уж, что бы я с ним сделал, окажись тогда этот лицемер в моих руках! Но он как раз куда-то уехал, оставив мне письмо, в котором сожалел, что бедного нашего друга (нашего!) постиг столь печальный конец; без сомнения, семейные неурядицы толкнули-де его на это. И, укоряя несчастного за слабость духа, обещал за него помолиться. Ха-ха-ха! Хладнокровно убить человека, промучив его шестнадцать лет! Послав ему вдобавок ещё напоминание, чтобы не забыл! Скромного, порядочного, добродетельного отца семейства вынудить наложить руки на себя. С равнодушной улыбкой злоупотребить вверенной ему случаем адской властью над честным до щепетильности человеком и офицером. И после того ещё благоговейно складывать руки и возводить очи горé, поводя сокрушённо плечами: самоубийц, дескать, и небо не милует! Кто же это такой там, над нами? Как назвать его, который хорошего человека может телом и душой выдать подлецу, негодяю: на, дави?.. Ну, что мой мудрый юный друг? Научила ль тебя чему эта история? Защищай теперь против меня сего достойного праведника!

Но мудрый юный друг не мог сказать, научила ли его чему-нибудь рассказанная история. В беспамятстве лежал он в кресле, и полная луна заливала своим сиянием его неподвижно запрокинутое лицо.

XIV. Две девушки

Прошло восемь лет из десяти.

Похоронивший себя в пуште[136] юноша стал мужчиной. Лицо у него потеряло округлость, обросло бородой; из прежних знакомых мало кто узнал бы его теперь. Он и сам отвык от своего настоящего имени.

В доме Топанди сохранялся прежний уклад. Ципра полновластно царила за столом, Лоранд был за приказчика-исполнителя всех хозяйственных поручений. Жил в том же доме, сидел за тем же столом, был на «ты» со всеми гостями, пил и веселился, как они.

Пил и веселился!

А что же делать лишившемуся всякой цели в жизни молодому человеку?

Наедине он и с Ципрой был на «ты». «Сударыней» величал её только при посторонних.

— Дети, на днях ещё один ребёнок будет к нам, — сказал как-то Топанди за ужином Ципре и Лоранду. — Чёрт унёс одного моего милого родственника, с которым мы в таких тёплых отношениях были что даже не разговаривали. В чертей я, правда, не верю, но что его забрали в ад, готов, пожалуй, допустить. Нынче получил я от его дочки послание — прежалобное, но на диво складно, аккуратно написанное. Ну такой изысканный слог, такой каллиграфический почерк — на зависть любому комитатскому канцеляристу. Так вот, пишет бедняжка, что дом после папиной смерти наводнили те самые попирающие все божеские законы саддукеи,[137] что зовутся кредиторами. Всё опечатали, на всё арест наложили, даже на её рояль. Даже картины, ею самой нарисованные, пустили с молотка. Даже альбом, в который разные известнейшие умнейшие мужи собственноручно понаписали всякой чепухи, и тот продали — какой-то торговец табачными изделиями соблазнился красивым переплётом, купил за десятку. Бедную девочку взяли на своё попечение монахини, но она вот уже почти за год задолжала им за содержание и сейчас никакого другого крова не имеет над головой, кроме зонтика. Есть, правда, особа, приходящаяся ей матерью, но к ней нельзя по некоторым причинам обратиться. У всех же остальных родственников и знакомых, у кого она ни пытала счастья, нашлись свои веские доводы против такого рода прибавления семейства. На службу она не может поступить, так как её этому не учили. И тут ей припомнилось: живёт где-то, в глуши, чуть не на краю света один родственничек, настоящий царёк-самодур (это я), вот бы к нему податься в царевны. Вполне справедливая аргументация, и я уже уплатил за её пребывание в монастыре, на дорогу ей выслал денег — и ещё, сколько там нужно, чтобы явиться к нам при полном параде, как оно подобает.

И Топанди с удовольствием посмеялся своему сообщению.

Но другие отнюдь не разделяли его весёлости.

— Так что будет теперь в доме настоящая барышня, субтильная, сентиментальная. Придётся в её присутствии слова хорошенько выбирать: крепко подумать, прежде чем сказать. Всех нас по струнке заставит ходить.

— Ну уж, тебе-то чего бояться! — Ципра вместе со стулом сердито оттолкнулась от стола. — Тебя-то уж не заставит, будь спокоен. Ты здесь полновластный хозяин, сам прекрасно знаешь. Всё по твоему повелению делается. Против твоего желания поросёнка несчастного и то на стол не подадут. Как был, так царём и богом и останешься. Взбрело в голову — каждый всё с себя, до последней рубашки, снимай, потому что стирка в доме. Разонравилось что-нибудь, хвать — и за окно, приглянулось — денег не пожалеешь купить. Эта новая барышня и ключика не получит с серебряного кольца, что у тебя на красном твоём поясе! И против не пойдёт, если только сударя братца моего не околдует. А пойдёт — всё равно тебя сумею защитить. Пусть делает, что хочет!

И Ципра строптиво передёрнула плечами.

— Но ведь и мы будем делать, что хотим?