Когда мы состаримся

И жаль, что Верешмарти, призывавший мадьяра: «Другой отчизны не ищи и смертный час тут встреть»,[73] не прибавил для вящей убедительности (думая, наверно: и так, мол, все знают): потому что за границей везде жарят на масле.[74]

Мадьярский желудок не выносит масла. Мадьяра мутит, воротит от него, от масла он может заболеть — и при одном упоминании о нём обращается в бегство. И если какая-нибудь зловредная, злонамеренная хозяйка коварно проведёт его, скормив ему что-либо сготовленное на масле, он сочтёт это покушением на свою жизнь и никогда больше не сядет за стол к подлой отравительнице.

Сделайте его за рубежом каким угодно вельможей, всё равно он будет рваться домой из тех проклятущих, провонявших маслом краёв, а не сможет уехать — захиреет, зачахнет, потомства не сможет производить, как под северным небом камелеопард. Там, на чужбине, все и каждый готовят только на масле, животном или растительном, а потому: «В беде иль в счастье должен ты здесь жить и умереть».[75]

И почтенный заседатель тоже был исконно венгерского склада человек. Едва почуял он, что раковый суп сдобрен маслом, как тотчас отложил ложку и заявил, что раков не ест. Узнавши, что раки — не что иное, как обитающие в воде членистоногие, и с тех пор, как в Неметчине ещё и общество создано для повсеместного распространения этого деликатеса, он-де с подозрением относится к тварям, столь полюбившимся ретроградам.

— Ну, значит, уносите суп, Борча, — сказал хозяин со вздохом.

И сам-то не полакомишься, уж коли взялся поститься во искупление грехов.

Борча с недовольным ворчаньем унесла.

И не удивительно. Представьте себе хозяйку, чья амбиция, утешение, всё царство — кухня и которой первое же блюдо приходится уносить даже неиспробованным.

Но и второе постигла та же участь. А были это крутые яйца с сардинками.

И господин заседатель принялся честью своею клясться, что у него дед от сардин помер — и у всех женских представительниц семейства корчи делаются от одного их запаха. И сам он готов лучше кита целого съесть, чем хоть одну сардинку.

— Отнесите, Борча. Не будем это есть.

Борча начинала уже помаленьку закипать: дескать, что же это за безобразие, от такого блюда нос воротить, вкуснее в отцовском доме не едали; наковыряли только, ну чистые свиньи. Это последнее, впрочем, заглушил уже визг закрывавшейся двери. Зато на кухне разыгралась целая баталия со служанками: тарелки загремели, кастрюли зазвякали — всё честь по чести.

Засим прибыло нечто овощное, вроде варёной капусты, обвалянной в сухарях.

От этого блюда заседатель ещё в бытность школяром так занедужил, что с той поры старался обходить его подальше, даже касаться почитая смертельным риском.

Тут уж хозяйка не утерпела.

— Говорила я вам постного сегодня не готовить, — напустилась она на Шарвёльди. — Не говорила, скажете? Думаете, все такие богобоязненные, все пост по пятницам блюдут? Пожалуйста, вот вам: только меня перед гостями осрамили, опозорили.

— Тоже мне зачтётся, к моему сопричислится покаянию, — смиренно отозвался тот.

— Да подите вы с вашим покаянием. Мне важней, что про меня у Топанди наплетут. Дуреете вы просто день ото дня, и больше ничего.

— Продолжай, добрая женщина, досказывай, что у тебя на языке. И тебя мне в наказание послало небо.

Но бедная женщина удалилась, хлопнув дверью и глотая слёзы в бессильном ожесточении.

«Будь что будет, но следующее блюдо непременно съем, — мысленно пообещался заседатель. — Не отрава же».

Но явилось нечто похуже отравы: рыба.

Ибо надо сказать: всякий раз, отведавши рыбы, господин заседатель всерьёз заболевал. На сей счёт мы даже медицинское заключение можем представить. И к рыбе он не притронулся бы, хоть кипятком его шпарь.

На этот раз хозяйка промолчала, дойдя до предпоследней стадии в своём гневе. Ибо, как известно, предпоследняя стадия — это когда женщина словно дара речи лишается: не говорит, не отвечает. Какова последняя стадия, мы узнаем немного позже.

Заседатель решил было, что пронесло, и с самым непритворным благодушием попросил у Бориш чашечку кофе для себя и для господина исправника.

Та вышла, не проронив ни слова. Шарвёльди же достал кофеварку, которой никому не доверял, и к возвращению Борчи сам сварил кофе на спиртовке.

Исправнику снилось как раз, что свисающий с потолка человек поворачивает к нему голову со словами: «Пожалуйста, чашечку кофе». С каким же облегчением убедился он, привскочив на кушетке, что хозяин вовсе не висит заместо люстры, а сидит себе на стуле и въявь предлагает ему чашку кофе. Молодой человек поспешил к нему подсесть, чтобы окончательно стряхнуть с себя сон. Заседатель тоже налил себе кофейку.

Тут-то и вернулась сударыня Борча с полной миской ленивых вареников.