Когда море отступает

У Абеля дрожат колени; он подходит к трупу, поднимает бритву, складывает ее; ледяная дрожь пробегает по его позвоночнику. Он пытается перевернуть Бананиа. У, скот! Тяжелый, как дохлый осел. Жак спросонья неловко помогает Абелю. Они переворачивают чернокожего на спину. Абель стрелял с десяти шагов и ранил его в грудь. Алая кровь хлещет ключом. В глазах застыло выражение бешеной злобы. Испанец с заячьей губой, тяжело дыша, приподнимается на локте; он отхаркивается и, вытягивая свою заячью губу, все выплевывает и выплевывает перья. Абель силится закрыть гваделупцу глаза. Немыслимо — веки у него резиновые. В раскрытых глазах все та же непонятная ненависть. Абель закрывает ему лицо мешком. Испанцу нужно разрядиться. Он подходит к распоротой красной перине и, искривив от злости губы, вытряхивает ее на мешок.

Максим достает из кармана пачку сигарет, протягивает ее обоим озадаченным канадцам, затем вынимает из сумки огромную коробку спичек. Все спички обломаны — оставлены только фосфорная головка и кусочек черенка.

— Так они меньше весят, — поясняет Максим.

— Кто вы такие? Вы и ваши друзья? — спрашивает Абель.

Максим отводит глаза.

— Бананиа? Он был помещен в сумасшедший дом, в Криквилль-ле-Кан. Это тот, что бритвой — чик! Испанец не менее опасен. Он родную мать укокошил, — говорит Максим и отвратительно подмигивает. — А поставьте вы себя на мое место! «Максим, командир отряда Сопротивления Эф-Эф-И, набранного в Криквилльском сумасшедшем доме». А между тем это истинная правда! Ведь это я организовал отряд имени Вильгельма Завоевателя! Вместе с одним типом из Вервилля, которого поместили туда по распоряжению мэра, мерзавцем, коллабошкой, — ему всякая оттяжка на руку!.. Максим Фрике. Податной инспектор. Лейтенант запаса. Меня спрятали в криквилльском доме, чтобы укрыть от немцев. Там я организовал отряд из санитаров и «больных». И потом, я уже не мог больше слышать крики… От этих криков я…. я сам не свой…

Обжигая себе пальцы короткой спичкой, он закуривает и передает свою сигарету Абелю, тот закуривает от нее свою и Жака. Первый раз в жизни курят они французские сигареты. Оба закашлялись.

— Однако мой отряд разбрелся. Надо навести порядок! Сбор! — орет Максим.

Никто не отвечает, и понятно — почему.

Максим подходит к чернокожему, вытянувшемуся под холщовым мешком. Испанец продолжает осыпать его перьями. Податной инспектор, лейтенант запаса, Максим Фрике изо всех сил пинает труп Бананиа.

Абель и Жак, пятясь задом, выходит из сарая… Шмыг в ворота — и вперед по проселку. Плюются короткие пулеметные очереди, в мокром лесу посвистывают пули. Но это все-таки лучше, во много раз лучше, чем странные выходки славных ребят из отряда имени Вильгельма Завоевателя!

II

В открытое окно Абель наблюдал за хороводом стрижей. К нему зашла «Беднячка». Бельмо на левом глазу придавало ей особенное выражение; доверчивый голубоватый белок то показывался, то исчезал от частого мигания — так мигает задумавшаяся сова. «Беднячка» пользовалась отсутствием сестры, чтобы позлословить на счет «Богачки», этой стервы, которая гордится двумя своими счастливыми браками, а ее попрекает щепоткой соли. «Я бы пошла в богадельню, — говорила Берта (а не Марта ли это?.. Нет, наверно, Барта… А, может, Мерта?..), но не хочу доставлять ей такое большое удовольствие!» Обе они без конца пережевывали накопившуюся у них за полвека застарелую злобу. Они друг без друга жить не могли.

Малютка обещала вернуться к восьми. Они должны были вместе поужинать у Черноногого. В Европе время не имеет такого значения, как в Квебеке. Беспечная Малютка аккуратностью не отличалась. Для Абеля было непостижимо, каким образом это прелестное взбалмошное существо подчиняет себя школьной дисциплине! Впрочем, и то сказать: она так мало занята в школе!..

— Берегитесь ее, берегитесь! — твердила «Беднячка». — Ей шестьдесят лет, а она все еще не дает проходу мужчинам.

Абель между тем рассматривал фотографию в тяжелой медной рамке; на ней был снят анфас сухопарый широкоплечий мужчина с большими усами, подстриженными, как у Чарли Чаплина. Это был первый муж «Богачки», заложивший основы благосостояния этого дома. Представительный, с лицом чиновника, он был похож на криквилльского податного инспектора, знаменитого командира Максима.

— Это первый муж Берты…

Ага, Берты! Стало быть, с ним сейчас разговаривает Марта. Вечно он их путает.

— Красивый он был, господин Гюстав. Его Гюстав звали. Душа у него была чистая, как хрусталь.

В ушах у Абеля звучало: «Гюст. Хруст. Сталь. Став».

— Поставить на своем любил, — продолжала Марта. — Ну да ведь иначе нельзя. Какой же он был бы тогда мужчина? На войне до офицера дослужился. Легко сказать! Ну так вот, человек он был красивый, почтенный, состоятельный, всем взял, у его родителей был собственный дом, подумать только: не дом, а хоромы, можете себе представить? И вот такого-то человека моя сестрица заездила, как все равно клячу! Для мужчин она хуже отравы!