Когда море отступает

Длинные шлейфы оранжевого света влачились над Ламаншем, в стороне Котантена. Поселку еще не хотелось спать. Юные велосипедисты устроили соревнование в езде по кругу, стрекочущими стайками гуляли девушки; те, что посмирнее, миловались в кустах. Пахло йодом, сидром и сеном.

Вдруг в глубине поселка что-то как бы взорвалось.

— Свадебное шествие, — пояснила Беранжера. — Потом обычно фейерверк, бал.

Впереди шли ребятишки и несли на палках разноцветные фонарики, за ними ревели трубы, трещали барабаны, синие и золотые пожарные толкали и тащили машину, красную, как огонь, как кровь, как война. Абель залюбовался усатыми дядями, которые дули в мундштуки так, что казалось, вот-вот лопнут, и у которых от напряжения сдвигались брови, а фуражки заламывались на затылок или сползали на нос. Флаги с ярко-золотыми буквами приходились младшими братьями тем счастливым флагам, которые 6 июня 1944 года удалось вытащить из-под обломков, которые потом были спрятаны и вновь извлечены, но теперь это приключение — «настоящий цилк» — уже не казалось Абелю смешным: в нем сочетались страх и героизм. Ну, а если в душе у отдельных личностей, у «героев», уживаются страх и отвага, значит, так же дело обстоит и у множеств, и у них то же смешение наихудшего и наилучшего, они пишут историю с помарками, повторяясь, сами себе противореча, неся околесицу, но все-таки пишут.

Теплая рука легла на руку Абеля, нащупала под рубашкой запястье, погладила сплетение голубых жилок, прогулялась по ложбинке ладони — по тому самому месту, по которому гадалки предсказывают кому жизнь, кому смерть, затем разжала и медленно отогнула ему пальцы.

— Купи мне мороженого, — сказала она. — Только не в кафе. Вон тележка.

Беранжера была беспечна и в то же время себе на уме. «Беранжера — это сама жизнь». Мороженщица, с лицом сморщенным, как печеное яблоко, была уже наготове.

— Гуляешь нынче, Беранжера? Ну и молодец, надо пользоваться случаем! Фисташкового с ванилью?

— Фисташкового с ванилью. А тебе?

Беранжера познакомилась с этим человеком сегодня, а уже говорила ему «ты», как будто они век были знакомы. Занавеска и зеркальца, украшавшие тележку, мешали мороженщице разглядеть спутника Малютки.

— Шоколадного, — сказал он.

— Сладкоежка! — заметила Малютка.

Старуха нагнулась ниже, чем требовалось, чтобы достать из бака мороженое, и скользнула взглядом по лицу Абеля.

Свадьба с воинственным шумом шла обратно. Выше других мальчишек нес палку с фонариками Куршину. Он не сводил глаз с синих, желтых и красных огоньков. Нахальная его мордочка была ярко освещена. Так вот почему он улизнул! Вдруг послышался крик. Загорелся фонарик. Мальчик, который его нес, с испугу бросился бежать. Так, под встревоженный гул толпы, он пробежал шагов двадцать. Абель окаменел. Бег с пылающим фонариком воспроизводил в миниатюре бег человека-факела из блиндажа, бег немца, подожженного огнеметным танком. Фонарик рассыпался снопом искр и угас. Там, где спрятался мальчик, глаза Абеля не видели теперь ничего, кроме мрака. Кроме чернильной густоты мрака. В этой тьме собрались те, кто погиб 6 июня 1944 года. Они присутствовали на празднестве незримо, и только неловкость мальчугана выдала их. Ныл среди них и Жак. Абель не мог разглядеть его лицо. Но Абель точно знал, что Жак здесь и что он на него смотрит.

Они пошли к морю, предоставив поселку играть в войну, для того чтобы она смилостивилась и больше не возвращалась, — так анимисты передразнивают его величество тигра, чтобы он поискал себе жертв в другом месте!

Шаг у них был неодинаковый, и она все старалась приноровиться к нему. Впереди под рокот моря шла ночь. Она ничем не напоминала ту, которая была шестнадцать лет назад. Эта ночь представляла собой огромную глыбу из темного стекла, мерцающую огоньками. Сохранялось, однако, то же соотношение воды, земли и песка, та же пропорция земли и неба, и таким же бесконечно малым было животное, именуемое человеком. Ах, вот оно что! Нормандию я скорее узнаю ночью, нежели днем!

Ноги увязали в песке. Область сухого песка — это уже иная земля, Земля обетованная.

— На тебя это должно производить странное впечатление, — угадывая его мысли, сказала Беранжера.

Вне себя от радости канадец обнял ее, приподнял, притянул к себе и уронил ей на грудь пылающий лоб. Она наклонилась над ним, и на него каскадом полились распущенные ее волосы. Это было так же приятно, как колонка в «палестинах», когда он подставил под струю голое тело. Он давил, он душил ее в объятиях, ноги ее легонько ударялись о его бедра. Затем он поднял Беранжеру еще выше, лицо его касалось теперь ее живота, ощущавшегося под шуршавшей тканью мягкого и тонкого платья, на секунду она, точно сломанная кукла, повисла у него на плече, миг один — и он вознес ее к Млечному пути.