Когда я был мальчишкой

— Меня, конечно, это слегка задело, — иронически похлопав свою жертву по плечу, продолжал Юра. — Нет, думаю, так дело не пойдёт! Когда время подошло к двадцати четырём, минуток без пятнадцати, кое-как взгромоздился на костыли, разыскал в пустой комнате кусок мела — госпиталь в бывшей школе находился — и вполз на второй этаж. Иду и смотрю на двери. А вот и комната номер десять. Стираю десятку, пишу мелом девятку, а на девятой комнате — соответственно десятку. Сделав это благородное дело, спускаюсь в палату, ложусь в постель и притворяюсь мёртвым. Слышу: «тук-тук» — значит, Заморыш отправился пить чай с печеньем… Остальное, братцы, со слов — свидетелем не был. Подходит Заморыш к десятой комнате и стучится: «Открой, Кисонька, это я, твой ласковый дружок Сашутка!» Молчание. Снова стучит, уже погромче: «Лапочка, отвори дверцу, чаю хочется, в горле пересохло!» Трах! Дверь распахивается, и на пороге в одних кальсонах появляется заспанный дед-рентгенолог: «Щенок! Я тебя таким чаем угощу, что на том свете икаться будет!»

Чтобы дать Юре досказать концовку, мы остановились перед лесом. Когда все утихли, Жук возвестил:

— Антракт закончился, гаврики, занавес поднимается!

Растянувшись цепочкой и держась в нескольких метрах друг от друга, мы углубились в густой смешанный лес. Далеко власовцы уйти не могли: лес прорезали дороги, по которым уже непрерывно шли войска. Разгромленная нашим полком часть опоздала буквально на считанные минуты: ещё немного, и ей, возможно, удалось бы ускользнуть в глухой горно-лесной массив, а оттуда — в Австрию, к американцам. После удачного боя настроение у ребят было приподнятое и не очень серьёзное: Заморыш беззлобно ругался с Юрой, и по обеим сторонам от них слышались смешки — приятелей подначивали. Лишь Музыкант бесшумно ступал своими толстыми ногами и поводил огромными ушами.

— Эй, кореши, — сердито призвал к порядку Жук. — Не ловите ворон!

Подражая Музыканту, я шёл, стараясь не наступать на сухой хворост и чутко прислушиваясь к лесным звукам. Одна высокая сосна вызвала у меня подозрение: в её густой кроне, как мне показалось, что-то темнело. Задрав голову вверх, я сделал несколько шагов назад, споткнулся о толстый сук, рухнул на кучу валежника и тут же вскочил с бьющимся сердцем: всем своим телом я ощутил под слоем хвороста чьё-то чужое тело.

— Юра, Петя, у вас есть закурить? — прерывающимся голосом спросил я, пяля глаза на валежник. Жук, тихо свистнув, сделал знак, и ребята, подтянувшись, окружили подозрительное место полукольцом. Больше всего на свете я боялся, что ошибся, что стану всеобщим посмешищем, но, к счастью, ошибки не было: из-под валежника явственно торчал белый клок рубашки.

— Вставай, земляк, — предложил Жук, щёлкая затвором автомата. — Простудишься. — И, подождав, добавил: — Ревматизм наживёшь, а попробуй достань путёвку на Мацесту, когда сезон вот-вот начинается… — Валежник зашевелился. — Только уговор: не баловаться, не то дырок понаделаем — никакой портной не заштопает… Вот так, земляк. Клешни, между прочим, положено задрать кверху.

Отряхиваясь от ползающих по телу муравьёв, на ноги поднялся двухметрового роста детина в нижней рубахе, чуть не лопающейся на могучей груди. Я разгрёб валежник, вытащил оттуда китель и туго набитый планшет, из которого на землю посыпались… десятки порнографических открыток. Никакого оружия у власовца не оказалось.

— Настоящий солдат, — похвалил Жук. — Не какую-нибудь муру вроде автомата с собой захватил, а самое заветное! Мишка, ты его унюхал, ты и веди. Беленький, дуй со своим корешом за компанию, а то лоб здоровый, как бы из конвоира кишмиш не сделал. Пошли, гаврики!

Многоопытный Юра срезал со штанов власовца пуговицы, и мы повели его в полк. Это был мой первый пленный, и я ног под собой не чуял от гордости.

— Хлопнулся на него, чувствую, амортизирует! — захлёбываясь, в пятый раз излагал я. — Как считаешь, правильно, что сам его не поднял, а для виду попросил у вас закурить? А вдруг он бы выпалил?

— Правильно, правильно, — отмахиваясь, смеялся Юра.

ТРИ СМЕРТИ

В последние дни каждым из нас владела одна навязчивая идея: поймать Власова. Слишком много ненависти вызывала омерзительная личность бывшего советского генерала, ставшего гитлеровским холуём. Мы спали и видели, как ведём в своё расположение предателя номер один, — точно так же, как участники уличных боев в Берлине мечтали самолично усадить Гитлера в железную клетку.

И когда в плен попадались власовцы — а они поднимали кверху руки менее охотно, чем даже эсэсовцы, — мы прежде всего задавали им вопрос:

— Где Власов?