Когда гремели пушки

— Повторите теперь снова, откуда и зачем явились вы к партизанам? — нарушил молчание начальник Особого отдела.

Она молчала.

Он обернулся к Хрусталевой:

— А ты знаешь эту?

— На подсадке работала! — только и сказала разведчица, но была в этих ее словах вся ненависть, которая распирала грудь…

Мария Арсентьевна достает со шкафа ворохи фотографий. Лица, лица… радисты, подрывники, разведчики.

— Наши партизаны встречаются иногда, — говорит она. — Вот посмотрите. Это Полина Лебедева, разведчица, живет сейчас в Ломоносове. А это тоже Полина… Маслова. В школе работает, в селе Дуровщино. По цвету волос их прозвали Полина Белая и Полина Черная. А встретились недавно, все наоборот: Полина Черная поседела, стала белой, а Полина Белая покрасила волосы… — Мария Арсентьевна спохватилась, гостеприимно предложила: — Чайку, чайку выпейте! Проголодались небось? — И с радушной улыбкой, лукавой самую малость, намекнула на свой пароль: — А может быть, щей горячих?

* * *

Павловская улица, на которой живет Лебедева, — в пригороде Ломоносова и упирается в самый лес. Дом помог найти парень, он крикнул в отворенную дверь: «Полина Степановна!» Она отозвалась из дальней комнаты: «Сейчас, минуту…» — и вышла. Вид у нее был усталый. Лежала. Что-то сердце хандрит.

И опять паролем были приветы от партизан.

Полина Степановна вдруг жалобно сморщилась, всхлипнула с придыханием, и по лицу ее побежали слезы. Молча повернулась и исчезла в соседней комнате.

Я растерянно ждал минуту… две… три…

Она так же внезапно вышла, улыбаясь сквозь слезы виноватой улыбкой:

— Ох, это страшно и тяжело, снова вспоминать войну… Простите… Я читала книжку сейчас… — Она торопливо, нервно перелистала страницы и пресекающимся голосом прочла абзац. Читала, наверно, чтобы успокоиться. Это была военная книжка. В ней рассказывалось, как в минуту затишья к нашим солдатам явился какой-то дед и пригласил их в баньку, которую натопил. Голос Полины Степановны окреп: — Ведь это так важно и так ценно было — простая банька. Это не пустяк. Мы мечтали о ней неделями. В чистом и помирать легче. Не зря у русских такой обычай… Мне самой и сегодня многие вещи кажутся мелочью, пустяком. А тогда…

* * *

Идет Полина с младшей сестренкой, идут с корзинками, будто за ягодами. А в корзинках — немецких бланков и удостоверений на целый взвод: работа порховских подпольщиков. Идут они по лесной дороге, а навстречу — патруль. Так бы и броситься прочь бегом! Но Полина дергает сестренку за рукав, нагибает к земле (словно ищут они землянику), шепотом приказывает:

— Помаши им рукой! А теперь рви землянику и улыбайся. Улыбайся и рви!

А у самой пальцы — как деревянные. Даже голову не повернуть в сторону гитлеровцев.

Сестренка же — малолетка: ей все это будто игрушки.

Немцы остановились по другую сторону кювета и минут пять созерцали идиллию. «Две крестьянские девушки с лукошком ягод, — вероятно, подумали они. — Есть же и в России исконно сельские, покладистые и наивные люди, для которых все равно: что фашизм, что Советы! Не то что смутьяны в городах и лесные бандиты — партизаны». Полюбовались гитлеровцы — и двинулись дальше.

Полина от слабости даже села: ноги не держали..

В полутора километрах их ждали партизаны. Побеги́ девушки — стрельба! Засада услышала бы, в бой вступила, и пошло бы…

* * *

В деревню Лебедева приехала перед самой войной. Из Сталинграда, где работала техником в аэропорту. В июне в Старой Руссе у нее родился сын. А в августе в город вступили немцы.