Когда гремели пушки

Остановить «интер» удалось не доезжая до гранитного обрыва только пять — семь сантиметров. Причиной было слетевшее переднее колесо (срезало футорки). Колесо прыгнуло в Терек… Чтобы шофер при подобной аварии на Военно-Грузинской дороге остался жив-здоров, — такое в нашем полку случилось только один раз.

Когда подъехал помпотех, я открыл дверцу, чтобы впустить его, а сам хотел встать на противоположную подножку машины. И лишь открыл вторую дверцу — дунул порывистый ущельный ветер и сбросил мою подушку в Терек.

— Да черт с ней! — выдавил помпотех. — Что ты провожаешь ее глазами? Моли бога, что сам туда не угодил!

И действительно, было не до подушки. Но сердце все-таки заныло.

Раза два подушка мелькнула и скрылась в пенистых волнах Терека.

* * *

Остановились мы в Орджоникидзе, на лугу, на самом берегу Терека, хотя он здесь уже не бежит, как в горах, а словно постарел и идет шагом. Здесь впервые за всю войну я лег спать без подушки. Но не спалось, будто товарища потерял!

«Вот, — подумал я тогда, — своя судьба есть не только у человека, а у всего. Была она и у тети-Пашиной подушки. Видно, суждено ей в Тереке захлебнуться!»

Я смотрел в бездну неба: кавказские звезды, словно серебряные заклепки, держали его высоко над землей.

— Эй, Демьянов! — крикнул Сашка Иванов (я узнал его по голосу, но смолчал: разговаривать не хотелось). — Ты что, спящим прикинулся? — уже сердито крикнул он. — Бери, вот она. А то опять в Терек брошу!

Я приподнялся, а Сашка бросил в мою кабину что-то тяжелое и мокрое.

— Спасибом не отделаешься, — заявил он. — Подушку твою спас. Еле ожила. Искусственное дыхание ей делать пришлось.

Я вскочил, не веря его словам, зажег фары, сгреб какую-то мокрятину — и под фары! Она — подушка! А Сашка стал объяснять:

— Поехал я машину мыть в Терек. Смотрю, два валуна спокойно лежат, а один — дышит. Ногой стукнул — мягкий валун! Потянул — и понял: это твоя, «барская». Мы, стало быть, на машинах, а она вплавь за нами. Ну, увидела наш полк на берегу и причалила. Что ж, она, думаешь, свою часть не знает?!

Я даже поцеловал и Сашку, и подушку. Как можно все-таки и к вещам привыкнуть! Но эта подушка уже не была вещью. Она была больше, чем вещь! О ней знал весь 28-й автополк. И не только он!..

* * *

Однажды у нас ночевали шоферы из другого автополка, а наш батальон был в рейсе. Подушку на этот раз я оставил дома, в батальоне, больному малярией Сашке Иванову, чтобы он снова посмотрел «домашние сны». Когда Сашка куда-то отлучился, один из ночлежников автополка, уже наслушавшись от моего друга о чудесном свойстве подушки, покидая гостеприимный дом, захватил с собой и мою «барскую».

Об исчезновении подушки Сашка узнал не сразу, а когда понял, в чем дело, доложил старшине. Тот позвонил в четвертый батальон нашего полка, который был дома в полном составе, и за «студебеккерами» чужого автополка, которые были с грузом, полетели два «форда» с вооруженными солдатами-шоферами. Догнали похитителя на озере Севан. Подушку отобрали, а воришка был круто наказан нашими и своими шоферами. Да еще его же командир дал воришке пять суток строгого, сказав:

— За это время, наверное, отцветут твои «васильки» под глазами, тогда и выйдешь, не будешь полк позорить своим видиком.

Обо всем этом я узнал, возвратившись из рейса, и «барскую» уже не оставлял никому.

Как-то раз, когда я был в наряде, на подушке спал писарь Горшков. Проснувшись, он заявил:

— Вот это сон на «барской» подушке видел! Всю родню она мне показала! Чай дома пил. А потом в горнице спал. Мы под самой Волгой живем. А Лена и говорит: «Поедешь в полк, оставь нам эту подушку». Я ведь с этой подушкой дома во сне был. «Оставь, — говорит жена, — этот пуховичок. Я новую наволочку сошью — и война кончится!» А я отвечаю: «Нельзя, Ленка, это солдатская подушка! Мы на ней своих домашних во сне видим».

Услыхав рассказ писаря, старшина пробурчал:

— От переодевания наволочки война не кончится. Я вот Демьянову не так давно десятую выдал, а конца войне не видно. (Война, между прочим, кончилась, когда старшина выдал мне восемнадцатую наволочку.)

Вечером писарь, затянувшись шипучим дымом елецкой махорки, предложил:

— Ребята, давайте подушку, именуемую ныне «барской», переименуем в «солдатскую». Ну какая она «барская»? Не звучит!

Предложение всем понравилось. Писарь Горшков что-то поколдовал над бумагой и объявил экстренное собрание пятой роты. Но собрался почти весь батальон.

Горшков стал читать: