Когда гремели пушки

Начинают работать в ответ наши батареи. Снаряды с шелестом проносятся над нами. Мы слышим, как они рвутся в районах огневых позиций немецкой артиллерии.

Минут через десять все стихает.

На переднем крае наступает та удивительная тишина, которая длится недолго, но успевает породить нелепую мысль: уж не сбежали ли немцы? Нет, сами они не сбегут. Еще живет в них нахальство сорок первого года.

— Эй, рус, — откуда-то орут они по-русски в мегафон. — Плати за освещение!

Игорь высовывается над бруствером.

— Вылезай, — кричит он, — заплатим!

И получает от меня замечание. В землянке гудит зуммер телефона: пехота благодарит артиллерию. Добро!..

* * *

Мы сидим и пишем: Ваня Филиппов — сводку о наличии боеприпасов, я — боевое донесение в штаб полка.

«Противник на участке дивизиона активных действий не предпринимал… Наша артиллерия… Потери…»

Уже вечер. Темно. Из печки временами вылетает зола, колеблется огонь в нашей лампе — сплющенной вверху снарядной гильзе. Крутит метель.

Входит Томилин, залепленный снегом. Докладывает и вываливает из сумки пачку писем. Кому же?..

— Иван, пляши!

Ваня проходит между столами и нарами, притопывая ногой.

Есть и мне. А вот треугольник — Игорю. Я откладываю треугольник и распечатываю свое письмо.

Письма того времени были невеселые. А получать их все же было радостно. Писалось в них очень много о нас, солдатах: заботливо, с тревогой, и очень мало о себе, как-то вскользь: ничего, мол, проживем.

Настойчиво дребезжит зуммер. Я не сразу отрываюсь от письма.

— Товарищ младший лейтенант… — Голос хрипит и то пропадает, то вновь слышится. Я нетерпеливо дую в трубку. Нет, связь не оборвана. — На «Оке» потеря!.. Убит сержант Климов…

Я опускаю трубку:

— Слышишь, Иван? Климов убит…

Иван молчит.

Мы это давно понимали: война есть война. Но вот Иван, он отворачивается к нарам и вдруг трахает кулаком по столу.

Нет, не жалость овладела нами. Жалость — не то слово, оно не годилось для того времени.

Я вспоминаю Игоря. Его негромкую команду: «На колеса!» — и шутку: «Баня, ребята!» А вот письмо! Шло оно живому и не успело. Пошлешь обратно — сразу поймут. Надо хотя бы узнать, кто пишет.

Мы с Иваном развернули треугольник. Это неважно, что чужие письма не вскрывают. Писали солдату, значит, и мы могли прочитать.

Часто потом это письмо перечитывали. Оно хранилось у меня больше трех лет и все же погибло. Но я помню его содержание. Сейчас, конечно, вспоминаю что-нибудь не так, но в мелочах, не в главном.

«Дорогой Игорь!

Мы теперь знаем твой новый адрес. Пишем тебе вместе. Мама сидит рядом. Ты бы ее совсем не узнал, она очень похудела…»

Слова «Ты бы ее совсем не узнал» и дальше были зачеркнуты. Но прочесть их было можно. Писали, наверное, при плохом освещении и думали, что хорошо зачеркнули.