Когда говорят мертвецы. 12 удивительных историй судмедэксперта

Такой тип повреждений, который мы наблюдали в ту ночь, называется «обширная тупая травма». В отличие от ножевого или огнестрельного ранения при такой травме на теле практически нет видимых ран или ушибов. Мало кому из неспециалистов известно, что на самом деле кожа человека очень эластична, она прочно удерживает органы и кости вместе даже после очень сильного удара. Плачущему полицейскому (на руках которого, по всей вероятности, девушка сделала свой последний вздох и у которого, как я позже узнал, была дочь того же возраста), так же, как и другим свидетелям, было неочевидно, что помочь пострадавшей уже было нельзя. Со стороны же казалось, что девушка просто потеряла сознание. Мы продолжили реанимацию и интубацию, хотя уже после первых сделанных движений стало ясно, что мы здесь бессильны. Кроме того, у сотрудников службы «Скорой помощи» есть определенные инструкции, согласно которым полагается действовать в подобных случаях. Так, фельдшер не имеет права прекращать начатую реанимацию и констатировать смерть. Это может сделать только врач. Между тем, на месте аварии на тот момент врача все еще не было. Помню, казалось, что прошла целая вечность, прежде чем он наконец появился. Дождавшись врача, мы остановили безуспешную реанимацию девушки, которая за все это время ни разу не подала никаких признаков жизни.

Только сейчас я смог до конца осознать, как вся эта ситуация выглядела в целом, и понять масштаб аварии. Это сложно описать, у меня было ощущение, что я попал в эпицентр взрыва. Сцены были почти апокалипсическими: десятки подростков, охваченных паникой, некоторые пьяные, многие бьются в истерике, кричат, лежат друг на друге и плачут. Водитель получил легкие повреждения и находился в состоянии шока. Он бормотал что-то себе под нос и смотрел сквозь меня, пока я проверял, нет ли у него травм. Его пассажир, молодой человек умершей, бегал взад и вперед, колотя себя по голове сжатым кулаком. Он был совершенно не в себе. Он словно пытался вырвать сам себя из ужасного кошмара.

Наконец совместно с командой спасателей мы смогли достать вторую девушку из обломков забора, к которому она отлетела в результате удара. Она пронзительно кричала. Это был хороший знак: кричит, значит, жива. Мы отнесли ее в машину «Скорой помощи». Врач решил – и, как потом выяснилось, совершенно верно, – что ее нужно отвезти в ближайшую больницу, всего в километре от нас. Она, вероятно, не перенесла бы долгой транспортировки в более оборудованное учреждение, например, в университетскую клинику. У нее были серьезные внутренние травмы, и ее нужно было немедленно оперировать.

Вторая девушка выжила в той аварии. К счастью, в небольшой больнице, куда мы ее доставили, было отличное отделение экстренной хирургии. Там ее удалось для начала стабилизировать, а через несколько дней, насколько мне известно, ее перевели в более крупную клинику.

А мы? Мы поехали обратно на станцию и закончили смену как обычно. Привели в порядок машину «Скорой помощи», убрались, собрали вещи, переоделись и поехали домой. По должности нам не положена помощь психолога – ни после этого несчастного случая, ни когда-либо еще я ее не получал.

Той летней ночью, почти двадцать лет назад, когда двое молодых парней сели в машину и вскоре совершили смертельный наезд на двух молодых девушек, своих подруг, я пришел домой, как будто у меня была самая обычная смена.

Когда я открыл дверь квартиры, моя девушка тогда небрежно крикнула из кухни: «Ну, как на работе?» И я не смог ей ответить. Я сразу заплакал.

По сравнению с вот такими вызовами на ДТП работу судебного медика можно назвать спокойной. В нашем анатомическом зале, больше похожем на операционную, мы каждый день находимся в привычной среде с одними и теми же коллегами. Наша работа не богата впечатлениями. Да, конечно, трупы и истории, связанные с ними, бывают разными. Но движения наших рук, наши инструменты, оборудование и методы обследования – одни и те же изо дня в день. Мы не ограничены во времени, на нас не давит ответственность быстрого принятия решений, мы можем провести процедуру спокойно, не спеша, потому что в нашем случае речь уже не идет о жизни и смерти. Здесь, скорее, встает вопрос о правде или справедливости, но нам не нужно принимать решений, от которых зависит жизнь пациента. На месте происшествия или убийства, куда нас вызывают, мы всегда приступаем к работе последними. Мы редко утешаем родственников погибших – сообщать им о смерти близкого не наша обязанность.

Однако это не означает, что в моей работе не бывает плохих дней. Так, 19 декабря 2016 года, понедельник, был как раз одним из них. В тот день вечером я сидел с семьей в пиццерии. Вдруг раздался звонок: «Теракт на площади Брайтшайдплац». Несколько человек погибли, многие серьезно ранены, ситуация неясна. Мы с коллегами прибыли на место около 22:00. Пятеро из нас начали работать сразу. Экстренные службы уже закончили свою работу. Пострадавшим оказали первую помощь и отправили в больницы. Теперь кто-то должен был позаботиться о мертвых.