Когда физики в цене

Человеческий мозг рождает разнообразные виды творчества. Павлов считал, что мозг таит в себе столько творческих возможностей, что человек за всю свою жизнь не в состоянии использовать и половину из них.

Структура мозга — неповторимое, случайное сплетение нервных клеток. Но это отсутствие порядка, этот хаос в сочетании с огромным разнообразием возможных связей между отдельными клетками порождает замечательную слаженность работы человеческого организма, недоступную машине, в строении которой царит идеальный порядок.

И все-таки до какой степени совершенным может быть электронный «мозг»? Можно ли сравнить его с живым?

Как относится к этой проблеме Берг? Это был мой четвертый вопрос Акселю Ивановичу.

— Обсуждения этой темы иногда смахивают на модные в семнадцатом веке споры о том, где находится вход в преисподнюю, чему даже была посвящена одна из диссертаций, — смеясь, ответил он. — И сейчас еще много ошибочных мнений, много горячности. И это естественно — ученые продолжают поражаться искусству природы, вместившей в небольшом объеме человеческой черепной коробки столько возможностей. Поражаться не только тому, что число элементов мозга несравненно больше, чем у самой большой электронной машины, но и тому, что нервная система обладает уникальной способностью к компенсации утерянных возможностей. Отдельные повреждения не ведут к отказу всей системы выполнять свою функцию. А вот в технике ничего подобного нет.

Что же касается сходства функций машины и мозга, то если бы дело было только в формальном определении! При современном уровне производства можно создать в «памяти» машины такой объемистый словарь и задать ей такую программу, что она не только составит полный набор ответов на любые вопросы, но и постигнет закономерности юмора.

К сожалению, детально сравнивать электронные вычислительные машины и мозг человека невозможно, ибо конструктор знает о машине все, тогда как физиологи знают о мозге и нервной системе слишком мало.

Зачем нам чувства?

Да, кибернетика заставила ученых подвергнуть пересмотру многие устоявшиеся представления и понятия. И это было сложно, неожиданно, неподготовленно. В трудах по физиологии человека и проблемам естественных наук, вышедших в середине пятидесятых годов, об автоматическом управлении и регулировании вообще не упоминается. Теория автоматического управления считалась вотчиной технических наук. Когда этот вопрос появился в повестке совместных обсуждений инженеров и специалистов, исследующих человеческую психику, многие забили тревогу.

Но умеющие предвидеть говорили: «Мы должны дерзать. Если бы люди не нашли в себе смелость превзойти Аристотеля, двадцатый век пришел бы только в календари».

— Аксель Иванович, — задала я Бергу пятый вопрос, — считаете ли вы возможным путь познания духовной жизни человека через познание автоматов?

— Мне, председателю Совета по кибернетике, мало самому верить в силу кибернетики, мало передавать эту веру будущим кибернетикам — надо быть постоянно начеку, чтобы не позволять этой вере перерасти в беспочвенную и потому опасную фантастику. Необходимо сохранять здравый смысл. Если на первом этапе развития кибернетики раздавались голоса, уверявшие, что она вообще ни к чему, то впоследствии возникли мнения, что кибернетика может все. Появились люди, перегибающие палку в другую сторону.

Говорят, Лаплас выдвинул в свое время дерзкий проект общения с марсианами: на равнинах Сибири он предлагал построить интенсивно светящуюся фигуру теоремы Пифагора — пусть марсиане узнают, что Землю населяют мыслящие существа! И тогда казалось главным построить достаточно большую фигуру. Лишь позже возникли запреты принципиального характера. А если обитатели некоторых других планет состоят из жидкости и обитают в жидкой среде? Ведь тогда у них своя геометрия, отличная от нашей, и «пифагоровы штаны» для них на все стороны, возможно, не равны.

И тем более никакими земными моделями невозможно имитировать их психику и эмоции.

Дискуссии о сверхроботах продолжают и сейчас вспыхивать по всему свету. Подвергаются переоценке, переосмысливанию такие понятия, как «мышление», «сознание», «чувства». Сравнивая человеческий организм и автомат, ученые легко находят аналогии понятиям «память», «мысль», но затрудняются обнаружить у машины что-либо похожее на чувства — машины вполне обходятся без них.

— Зачем же чувства даны человеку? — спрашивают они. — Это, несомненно, роскошь, излишки природы. Чувства любви, радости, печали — все то, что так осложняет нравственную и психическую жизнь человека, так нагружает нервную систему, — вовсе не обязательны, как показывает опыт автоматов. Можно создать машину, которая будет вилять хвостом, но не может быть машины, которая бы ощутила радость, была бы дружелюбной, инициативной, красивой, могла бы влюбляться. И тем не менее машина, обходясь без чувств и эмоций, может функционировать в области духовной.