— Мне надо, чтобы ты был поблизости, под контролем, надо, чтобы мы действовали заодно, дорогуша, — внушает ему Патро, вставая со стула. — Еще мне надо, чтобы ты набил портфель газетами, дорогуша, а еще лучше — отнеси пустой.
— Нет, только не это. — Торговец Библиями обливается потом. Он все еще не решается встать, чувствуя, как бултыхается внутри чечевичная похлебка, посасывает трубку и объясняет: — При передаче денег, он командует по телефону: просит, чтобы я поставил портфель, открыл и показал деньги. А иногда просит вынуть несколько банкнот и помахать ими в воздухе. Мне кажется, что кто-то наблюдает за моими движениями. Я даже не знаю, есть ли у него сообщники.
Неожиданно жгучая гордость пронзает грудь Патро, похожую на коровье вымя, всю в отметинах от недолеченной оспы. И докурив до самого конца свою сигарету, прежде чем погасить ее, она обращается к Илариньо:
— Итак, осторожность и еще раз осторожность, дорогуша, потому что какая-нибудь мелочь может свести все на нет. А за брюки не беспокойся, пятно отстирается, — говорит Патро, почесывая за ухом собачонку. — Другое-то ведь отстиралось, верно? Вот и это отойдет. Сегодня не варварские времена, дорогуша, — наука. Есть прекрасные стиральные порошки.
На брюках торговца Библиями что-то похожее на струйку грязи, запачкавшей штанину сзади. Торговец Библиями ничего не отвечает, а когда собирается встать, Патро резко обращается к нему:
— И последнее.
— Да?
— Оставь мне, если ты не против, письмо, которое ты мне показывал, дорогой.
Не промолвив ни слова, Илариньо безропотно достал письмо из кармана и положил на стол.
— Ну вот и договорились, дорогой, — говорит Патро, чтобы что-нибудь сказать.
Когда торговец ушел, она поднесла очки к носу и прочитала:
Первая, на кого подумала Патро, была Милагрос или кто-то из ее окружения, поэтому она так срочно вызвала Герцогиню. Однако, когда на террасе Наты Герцогиня поинтересовалась, что было в записке, она ничего не рассказала.
— Ты что — кому-то не доверяешь?
Патро сделала вид, что не расслышала вопроса, и поднесла сигарету к своим бородавчатым жабьим губам.
Луч маяка рассек ночь. На одной ее половине остался Луисардо, на другой — путешественник, только что прибывший в Сан-Фернандо. Идет он себе, рюкзак на плече, волосы встрепанные: во влажном климате волосы все время путаются. Он еще не знает, что его выслеживают, рассказывает Луисардо. И что за его голову назначено вознаграждение. Хотя те, кто идет за ним по следу, люди нерасторопные, и преимущество во времени, которое путешественник подарил им в Мадриде, уже порастеряли. Путешественник выходит из вокзала с рюкзаком на плече и чувствует солоноватое дыхание моря, которое заставляет его раздувать ноздри и прочищает легкие. Меньше всего он думает о том, что его преследуют, хотя время от времени ему и вспоминаются последние слова старикашки перед смертью.
Шаги были осторожные, словно кто-то крался, боясь выдать себя. Этот кто-то поднимался по лестницам Мирамара, и Луисардо, помешанный, как все, кто занимается тем же, что и он, прикрыл тлеющий конец сигареты ладонью. Прежде чем луч маяка ослепил его и выхватил из темноты, он проворно пригнулся с ловкостью человека, у которого была большая практика. В этот момент появился Хуан Луис, известный свинарь и потомок Агамемнона. И стал расспрашивать про путешественника. Похоже, что тот воспользовался аварией на электростанции и удрал, не заплатив за обед, так уверял Хуан Луис, вдобавок прихватив его кухонный нож. Луисардо, как будто он только что видел путешественника, сказал Хуану Луису, чтобы тот поискал его на празднике, при свете гулянья. Кроме того, он предложил Хуану Луису подвезти его на своем мотоцикле, но Хуан Луис отказался, сказав, что поедет на лошади. Так он и сделал, вернулся домой, взял ключи от «мерседеса» и отправился на праздник. Мирамар лежал в потемках, вдалеке мерцали марокканские огни, а Луисардо продолжал рассказывать о последних шагах путешественника начиная с того момента, когда он его оставил при появлении Хуана Луиса. И даже раньше.