Когда боги смеются

Итак, я любопытствовал и наблюдал за ними. Любовь опьяняла их. Это был какой-то нескончаемый праздник любви. Они справляли его торжественно, пышно, упиваясь утонченностью и поэтичностью своего чувства. Никому не пришло бы в голову обвинять их в неврастении, истеричности. Нет! Это были разумные, вполне здоровые люди, художники по натуре. Но им удалось достичь недостижимого. Они добились того, что их желание не умирало.

А я? Я часто встречался с ними все эти годы, и перед моими глазами было непреходящее чудо их любви. Оно поражало меня, не давало мне покоя, и вот в один прекрасный день...

Каркинес вдруг оборвал свой рассказ и спросил меня:

- Вы читали "Любовь, помедли"?

Я покачал головой.

- Если не ошибаюсь, это стихотворение Пейджа - Куртиса Хиддена Пейджа. Вот оно-то и послужило мне ключом к отгадке тайны. В один прекрасный день на диване в оконной нише, возле которой у них стоял рояль... Вы помните, как Этель Бейрд играла? Подсмеиваясь иногда надо мной, она говорила, что я хожу к ним не ради них самих, а ради музыки, и называла мою меломанию запоем, одержимостью. А какой голос был у Марвина! Когда он пел, я начинал верить в бессмертие, мое отношение к богам становилось чуть ли не покровительственным, и в голове у меня зарождались всякие планы, с помощью которых можно было бы перехитрить их.

Какое великолепное зрелище являли собой этот мужчина и эта женщина! После стольких лет супружеской жизни они пели любовные песни с той целомудренной свежестью, которая под стать только новорожденной любви, с той пылкостью и зрелостью чувства, которой не знают юные любовники! Да! Юные любовники показались бы бледными и вялыми рядом с этой немолодой четой. Сколько пылкой ласки было в каждом их взгляде, слове, жесте и даже в самом молчании! Покорные любви, они, словно бабочки, летели на огонек свечи, которым каждый из них был друг для друга, и в каком-то сумасшедшем вихре кружились по этой орбите. И мне казалось, что, повинуясь неведомому нам тайному закону, более могущественному, чем закон земного притяжения, тела их сольются и растают у меня на глазах. Надо ли спрашивать, почему все поражались им и называли такую любовь беспримерной!

Но я отвлекся. Давайте вернемся к тому, что послужило мне ключом к отгадке тайны. Итак, в один прекрасный день я нашел у них на диване около рояля томик стихов. Он раскрылся у меня в руках сам собой на стихотворении "Любовь, помедли", очевидно, много раз читанном. Уголки у страницы были захватанные, истертые. И вот что я прочитал:

Так сладко рядом быть и чуть поодаль.

Узнать друг друга лучше... Сохранить

Всю сладость первого прикосновения...

Любовь?.. О, нет еще!.. Позволь ей быть

Окутанной в туман священной тайны

И в ожиданье тайн грядущих лет,

Не близких, нет еще... не у порога, нет...

О, пусть любовь растет еще, еще!

Чуть расцветет - умрет. Питай ее

Мечтой слиянья уст, пускай поспит

Еще хоть чуть в строжайшем отреченье.

О, пусть еще чуть-чуть, еще мгновенье...

Я захлопнул книжку, заложив эту страницу пальцем, и долго сидел молча, не двигаясь. Меня ошеломила ясность открывшейся мне картины. Это было настоящее озарение - вспышка молнии в кромешной тьме. Они хотели насильно удержать Любовь, эту капризную сильфиду, эту предвестницу новой жизни - новой жизни, которая нетерпеливо ждет часа своего рождения!

Я повторил мысленно эти строки: "Любовь?.. О, нет еще!.. Питай ее мечтой слиянья уст..." - и громко рассмеялся. Их непорочные души предстали предо мной в ясном свете дня. Какие дети! Они ничего не понимали! Они играли с огнем и клали на свое ложе обнаженный меч. Они смеялись над богами. Они тщились остановить космический ток крови. Они выдумали какую-то свою систему и сели за игорный стол жизни в надежде, что эта система принесет им выигрыш. "Берегитесь! - крикнул я. - Боги только притаились! На каждую новую систему они отвечают новыми правилами игры. Вам у них никогда не выиграть!"

Но все это было сказано не им в глаза, а мысленно, про себя. Я ждал, что будет дальше. Откроется же им когда-нибудь вся ложность их системы! Они отбросят ее, удовольствуются своей долей счастья и не будут пытаться вырвать у богов больше.

Я наблюдал за ними. Наблюдал молча. Месяцы бежали один за другим, а страсть их становилась все острее. Ни разу не позволив себе притупить эту страсть узаконенными объятиями, они точили и правили ее на оселке голода. Наконец даже меня взяло сомнение. "Что же боги - спят или умерли? - думал я и тихо смеялся. - Этот мужчина и эта женщина сотворили чудо. Они перехитрили богов. Им удалось посрамить нашу добрую мать Природу. Они играли с ее огнем и не обожглись. Им ничто не страшно. Они сами стали как боги, познав разницу между добром и злом и не вкусив от зла".

"Значит, вот как смертные становятся богами? - спрашивал я самого себя. - Я лягушка, и не будь глаза мои залеплены тиной, сияние этого чуда ослепило бы меня". Я пыхтел и надувался, гордясь собственной мудростью, и осмеливался высказывать свое мнение о богах.