Кофемолка

— Неплохо. Я так понял, что эта программа прививает юным россиянкам вкус к предпринимательству. А вместе с ним вкус к эмигрантскому хую. И знаешь что? Это правильно. Это, бля, исторически справедливо.

— Каким образом?

— Ну здрасте, — возмутился Иволгин, жестикулируя сигаретой. — В России нам бы такие ни за что не дали, так? Из-за антисемитизма. А здесь…

— Все ясно.

— Роли поменялись.

— Ага.

— Покупатель, так сказать, выбирает.

— Ладно, — сказал я. — Я понял.

Иволгин открыл рот, чтобы сказать что-то еще, и внезапно захлопнул его, как саквояж. Секундой позже на пороге появилась Нина с двумя тяжелыми на вид пластиковыми пакетами. Иволгин, истинный джентльмен, придержал для нее дверь.

— Привет, Аркадий, — поздоровалась Нина без особого энтузиазма. — Как дела?

— О, все по-прежнему, — ответил Иволгин. — Работа, путешествия. — На этой фразе он мне гнусно подмигнул. — И вам того же.

— Нет, спасибо, — сказала Нина на своем умилительном русско-марсианском. Она знала по-русски всего три фразы: «Я малайка», незаменимое «Нет, спасибо» и «Марк — жопа с ручкой», чему я ее, кстати, не учил.

Нина нагнулась над кассовым аппаратом, повернула ключ для дневного отчета (168 долларов после восьмичасовой смены) и вздохнула.

— Сделали аренду, — провозгласил я машинально своим агитпроповским тоном.

— Угу.

Она ужасно выглядела — бледная, с тонкими губами. Красные прожилки в белках, припухшие веки. Я смотрел на нее, ожидая прилива сочувствия, нежности или, на худой конец, жалости, но чувствовал, к своему ужасу, только тупое раздражение. Я попытался вспомнить — под влиянием, скорее всего, иволгинских подмигиваний, — когда мы в последний раз занимались сексом. Должно быть, недели две назад. В тот вечер мы не закрывали кафе допоздна. Дело шло непривычно резво: «Вог» снимал большую фотосессию в соседнем квартале, и из-за угла плотным потоком шел за самыми дорогими напитками модный люд. Сюжет фотосессии, как я понял, заключался в том, что троица трепетных сестричек в трепетных шелках следующей весны потеряла маму на злых улицах страшного Нью-Йорка. Роль злой улицы выпала Стэнтон-стрит. Погода выдалась на редкость холодной для октября, ртутный столбик едва касался сорока по Фаренгейту, [76] и прямо за рамкой кадра к земле припал стажер с пуховиком в руках. Он походил на птицелова, готового броситься на пернатую жертву. Немолодой фотограф был упакован в камуфляжный жилет, как будто вокруг Фаллуджа или Голанские высоты, и профессионально изображал усталый цинизм во взгляде. Вся эта затея выглядела до боли дорогой; имелась даже подручная бригада художников, периодически подбавляющих граффити на заднем плане.

Я таращился на съемку и при помощи моих новых финансово-экстрасенсорных способностей физически ощущал, как улетучиваются с каждой минутой доллары, как зеленая аура заворачивается воронкой в пустоту. Кто платил за все это? Кто получал прибыль? Скорее всего, перед нами была одна из тех самых безналичных нью-йоркских сделок, в которых много подвидов личной выгоды образуют вкупе этакий нечаянный коммунизм: бесплатные платья, одолженные из салона дизайнера, бесплатные человеко-часы начинающих гримеров и осветителей; результат печатается бесплатно как «статья» — в благодарность международному концерну, которому принадлежит дизайнер, за размещение платной рекламы другого холдинга на соседней странице. Где-то в пятидесяти кварталах к северу отсюда почти нулевая сумма всех этих трудов — скажем, ящик хорошего коньяка — ехала с курьером к стеклянной двери чьего-то офиса. Идеальная замкнутая система. Но какие-то капли просачивались вниз, какие-то крохи падали. Например, мы продали моделям больше сорока капучино — не открыв при этом ни одной пачки цельного молока.

Этот вечер был достаточно весел, достаточно динамичен, чтобы возродить в нас кусочек нашего изначального Kaffeehaustraum. Дверь отворялась, колокольчик звенел, айпод выбил удачную комбинацию Мадонны и «Дафт панк», не по сезону одетые красотки вбегали внутрь и семенили наружу: легко было сделать вид, что так все и было и будет завтра и послезавтра. Фотограф, старый козел, нашел время прошептать Нине на ушко, что хотел бы как-нибудь ее пощелкать, а чешская нимфа состроила мне глазки, хотя вполне вероятно, что ее глазки были так состроены от природы. После того как шапито сложилось и огни погасли, около полуночи, мы с Ниной все еще сияли отраженным светом; лихорадочная кокаиновая энергия съемки передалась нам обоим.