Кофейная горечь

Софья Ролдугина История четвертая. Кофейная горечь

Крепкий черный кофе имеет привкус терпкий, порою даже горький — если зёрна обжарили слишком сильно. Что ж, даже такой напиток можно подсластить… Но не сахаром — ведь это скучно, верно?

Возьмем немного первосортного темного шоколада — чем темнее, тем лучше. Натрём его на терке и опустим в горячие сливки, а потом вскипятим всё вместе. Нальём на дно фарфоровой чашки ароматную смесь из сливок и шоколада, зальем свежайшим и крепчайшим черным кофе, а сверху украсим оставшимися сливками — желательно взбитыми — и шоколадными крошками.

Стало слаще? Нет?

Что ж, и в горечи есть своя прелесть…

Народная молва упрямо твердит, что у аристократа непременно должны быть вредные привычки, а порою и настоящие пороки. А еще — что в каждом старинном доме обитают призраки, а скелеты по ночам гремят костями в шкафу. Совершеннейшая глупость, надо сказать. Не берусь отвечать за всю аксонскую знать, но лично у меня ни в одном особняке привидения не скитались по ночам с тоскливым воем, в шкафах не водилось не то что скелетов, но даже и обычной моли, а что касается вредных привычек… Пожалуй, только обычай сидеть до поздней ночи над деловыми бумагами подходил под такое определение. А с полгода назад воистину губительным пристрастием можно было бы назвать любовь к кофе, ведь раньше сердце у меня начинало пошаливать, особенно после второй чашечки. Именно поэтому я долгое время внушала себе и окружающим, что на самом деле кофе не выношу — а что может быть смешнее, чем владелица кофейни, равнодушная к «фирменному» чудесному напитку? Впрочем, благодаря травяным отварам Зельды, гипси и гадалки, о сердечных болях можно было позабыть, и кофе из радостей запретных вновь стал радостью каждодневной.

Получается, одной вредной привычкой меньше.

Но, увы, все в нашем мире равновесно — на каждое добро найдется зло. И, по иронии судьбы, именно из дома Зельды явилась новая опасность для моего сердца.

Младший сын Зельды, Лайзо Маноле — человек ослепительно красивый и восхитительно бессовестный.

После того, как он попытался повлиять на меня, да еще таким невежественно-суеверным способом, как приворот — вот уж глупость из глупостей! — я около месяца не разговаривала с ним совершенно. Хватало и вежливого кивка в ответ на «Доброе утро, леди Виржиния!» или на прощание вечером. Да и виделись мы нечасто — от «Старого гнезда» до особняка на Спэрроу-плейс рукой подать. Так зачем же лишний раз вызывать водителя?

Но теперь эта вынужденная отстраненность неминуемо должна была прерваться. Я на несколько недель отбывала в загородный особняк, чтобы отдохнуть, и, конечно, в числе прочей прислуги взяла с собой и Лайзо.

— Добро пожаловать в особняк Валтер, — склонился почтительно мистер Оуэн, бывший ассистент управляющего, а ныне мой личный помощник по делам недвижимости и ремонта. Кажется, со времени последней нашей встречи этот юноша еще больше посмуглел, а достоинству, с которым он держался, могли позавидовать и некоторые аристократы. — Комнаты уже готовы — и для вас, и для ваших слуг, — легкий кивок и улыбка в сторону безмятежной Эвани Тайлер и Мадлен, воинственно хмурящей тонкие брови. — Прикажете подавать вечерний чай прямо сейчас или позже?

— Звучит замечательно, мистер Оуэн, — я улыбнулась. — Пожалуй, через полчаса будет в самый раз. Как раз успею взглянуть на свои комнаты и немного отдохнуть.

— Как будет угодно леди.

Путь выдался долгим и утомительным. Последний час я только и мечтала о том, как умоюсь прохладной водой, сменю дорожное платье на домашнее, из батиста цвета глицинии, легкое и мягкое. А потом — выйду на веранду и буду там в свое удовольствие дышать свежим, сладким и слегка сыроватым ветром с Тайни Грин.

И — никаких деловых писем, дружеских встреч и светских мероприятий.

Большую часть необходимых вещей я приказала доставить в особняк заранее, и сейчас в машине был только небольшой кожаный сундучок, оставшийся еще от леди Милдред, да еще две небольшие сумки для Эвани и для Мэдди. С этим вполне мог справиться и один Лайзо. Препоручив его заботам наш багаж, мы направились за мистером Оуэном.

— О! Все так изменилось, — вырвалось у меня невольно, когда я ступила на дубовый паркет в холле. — Кажется, здесь было темнее?