Кодекс молчания

Мои надсмотрщики с тех пор не изменились. Неважно, с кем я перемещалась от одной точки к другой – с Круэл или Уэн, нас несомненно сопровождал кровожадный Бандж и тихая Сайнаса. Я не могла отделаться от ощущения, что эта женщина не похожа на остальных воинов Красной страны, но пока это были только предположения, так что приходилось довольствоваться тем, что у меня было. А было у меня не так много. Только черные, как смоль, глаза палача моего друга, каждое утро будящие меня своим сверлящим взглядом. Бандж обожал пытку. Я это поняла еще тогда в осиновом доме, но за эти два месяца я только прочнее утвердилась в своих предположениях. Этот воин не просто желал крови, он не мог прожить и дня, чтобы кому-нибудь что-нибудь не сломать или не покалечить. Когда с нами был кто-нибудь из сестер, Бандж вел себя послушно, смиренно выполняя приказы, но стоило девушкам отлучиться по приказу Правительницы, как солдат терял над собой всякий контроль. Мое тело отчетливо помнило его жесткие руки. Но лежа и терпя эти странные и мучительные пытки, я думала только о том, каково было Хеллу, когда Бандж заживо сдирал кожу с его спины. Содрогаясь от этих мыслей, я тихо плакала тогда, когда мои надсмотрщики оставляли меня в одиночестве. Точнее, в его подобии. Я была под неусыпным контролем двух солдат, и никак не находила способа разработать план побега. Обостренный слух Банджа не позволял даже прожить и дня без веревок на руках. Только иногда Сайнаса позволяла мне растереть руки, когда жесткого мужчину отзывали от обязанностей.

Назвать это бесконечной мукой нельзя. Страшнее были не физические увечья, а душевные терзания, что постоянно меня сопровождали. Мысли о Хелле лишали покоя, я не могла даже принимать ту скудную пищу, которую мне давали. К тому же, надзиратели никогда не были щедры. Если раз в три дня мне и доставалась засохшая корка черного хлеба, то это можно было назвать удачей. Но еда комом вставала в горле. Слезы мешали видеть окружающую обстановку, часто я даже не подозревала о том, куда меня везут на этот раз. Боль поедала мою душу, ядовитыми когтями впиваясь в сердце. Хеллс Беллс пострадал из-за меня, и совесть неустанно напоминала мне об этом ежесекундно. Каждое мгновение плена я запомнила вместе с дикими угрызениями стыда. Я оставила бастарда, который поклялся мне в верности, который был готов умереть только ради того, чтобы сохранить мою жизнь.

Иногда какая-то часть меня пыталась отдернуть сочувственные мысли, напоминая о том, что сделал Хелл с королем. Но этого было недостаточно. Я все равно не могла остановиться, и каждый раз пыталась дотянуться своей магией до бастарда. Но ничего не выходило. Куда бы мы не приехали, нас уже ждал свежий сруб из осины, а когда меня перевозили, то Правительница накладывала на мою магию свои чары. Так что против силы Волхва я не могла бороться, хотя неустанно искала способ. Заняться в эти бесконечные осенние месяцы все равно было нечем. Потому что если мы не ехали, то я лежала в углу на полу. Или страдала пож пытками Банджа.

На мое счастье, Круэл практически сразу отозвали на другое задание, а Уэн была не настолько ненавистно настроена по отношению ко мне. Даже то, что сестра демонстративно рассказала моей служанке о том, что Хелл любит меня, не сделало девушку беспричинно жестокой. Она относилась ко мне ровно так, как должен относиться человек к своему пленнику. И была благодарна Уэн за это, вспоминая иногда вечерами те годы девической дружбы, что нас связывала. Служанка это хорошо помнила, может, поэтому ее отношение ко мне было не настолько плохо. Когда-то я проявила милосердие к бедной девочке, нищенке и служанке, которую мой отец, можно сказать, купил. Теперь Уэн платила мне такой же монетой. Она берегла мое тело, но все-таки червь сомнения точил мой дух. С этим Уэн Беллс поделать ничего не могла.

Пользуясь бесконечным запасом свободного времени, я позволяла себе размышлять о дочери Бииблэка. Со временем в голове все не укладывалось то, что капитан стражи врал Силенсу. Я припоминала то, как вел он себя в последние дни. Видимо, Бииблэк прекрасно знал о том, кто является Правителем Красной страны, но хранил тайну своей семьи.